Колыбельная (ЛП)

      По словам моей матери, Дженнифер Энн была «произведением искусства», и это значило, что она не боялась нас и ее не заботило, в курсе ли мы этого. Она была невысокой девушкой с длинными светлыми волосами, аккуратно уложенными - и хоть нам и трудно это признать - за шесть месяцев она преобразила брата так, как нам не удалось за двадцать один год. Она заставила его лучше одеваться, усерднее работать и грамотно говорить, используя такие выражения, как «налаживание связей», «многозадачность» и «полуофициальный». Она работала на ресепшене у группы врачей, но относила себя к «специалисту по офису». У Дженнифер Энн любая вещь выглядела лучше, чем была на самом деле. Недавно я слышала, как она описывает работу Криса как «эксперта в области многоуровневого покрытия автомобилей», словно работать в Джиффи Люб все равно что возглавлять НАСА.

      Теперь Крис поднимает рубашку со стола и держит ее, слегка потряхивая, в то время как из комнаты снова раздается звон пишущей машинки.

      - Что думаешь?

       - Выглядит неплохо, - говорю я. - Хотя ты пропустил большую складку на рукаве.

      Он смотрит на нее, затем вздыхает.

      - Это чертовски тяжело, - отвечает он, снова раскладывая рубашку на столе. - Не понимаю, почему людей так это волнует.

       - А я не понимаю, почему это волнует тебя, - говорю я. - С каких это пор тебя заботят складки на одежде? Ты же привык считать, что если на тебе трусы, то ты уже одет.

       - Мило, - он строит мне гримасу. - Ты все равно не поймешь.

       - О да, верно. Простите меня, я и забыла, что Вы самый умный.

      Он разглаживает рубашку и даже не смотрит в мою сторону.

      - Я имел в виду, - медленно произносит он: - что для этого тебе нужно познать, каково это - делать что-либо хорошее для кого-либо еще. Безвозмездно. По любви.

       - Ох, Господи, - говорю я.

       - Именно так.

      Он снова поднимает рубашку. Все еще есть складки, но в этот раз я не собираюсь ему их показывать.

       - Это именно то, о чем я сейчас говорю. Участие. Отношения. Две вещи, которые, к сожалению, у тебя отсутствуют.

       - Да я королева отношений, - возмущаюсь я. - И, ау, я только что потратила все утро планируя свадьбу нашей матери. Конечно, я же совсем не принимаю участия.

       - Ты, - он аккуратно повесил рубашку на руку, словно официант: - должна прочувствовать, что такое серьезное обязательство…

       - Что?

       - …а твое постоянное нытье и жалобы по поводу свадьбы я вряд ли назвал «участием».

      Я просто стою, уставившись на него. Последнее время против его слов трудно найти контраргументы. Словно ему промыли мозги при помощи религиозного обряда.

       - Кто ты? - спрашиваю его.

       - Все, что я хочу сказать, - отвечает он тихо: - так это то, что я действительно счастлив. И я хочу, чтобы ты тоже была счастлива. Как я.

       - Я счастлива, - огрызаюсь я. Но слова звучат неправдоподобно, так как меня слишком разозлили.

       - Я счастлива, - повторяю более спокойно.

      Он хлопает меня по плечу, словно ему лучше знать.

      - Увидимся, - он разворачивается и поднимается вверх по кухонной лестнице в свою комнату.

      Я наблюдаю, как он уходит с все еще мятой рубашкой, и я понимаю,что скриплю зубами, и это последнее время вошло у меня в привычку.

       - Дзынь! - из соседней комнаты доносится звон колокольчика печатной машинки, и моя мать начинает новую строку.

      Мелани и Брок Доббин близки к несчастью, судя по звуку.

      Романы моей матери относятся к тем, от которых перехватывает дыхание, действие разворачивается в экзотических местах, а герои - люди, у которых есть все, и при этом - ничего.

      Богатые материально, но бедные духовно. И тому подобное.

      Я вхожу на террасу, стараясь не шуметь, и заглядываю к ней.

      Когда мать пишет, она словно погружается в другой мир, забывая о нас: даже когда мы были совсем маленькими, вопили и рыдали, она, сидя к нам спиной, поднимала руку, гремела ключами и говорила «Шшшшш».

      Как будто этого было достаточно, чтобы заставить нас замолкнуть, в то время как она была в другом мире - в отеле Плаза или на пляже в Капри, где изысканно одетая женщина тосковала о мужчине, которого, как она была в этом уверена, потеряла навсегда.

      Когда мы с Крисом ходили в начальную школу, моя мама была на грани. Она ничего не публиковала, кроме газетных статей, но и это дело вскоре провалилось, так как группы, о которых она писала - такие как группа моего отца, другие из 70-х, и все, которые теперь относят к «классическому року» - стали распадаться или их песни переставали крутить по радио.

      Она стала преподавать машинопись в местном колледже. Там практически ничего не платили, и нам пришлось жить в отвратительных жилых комплексах, с названиями типа «Риджвудские сосны» и «Лес у озера», хотя ни сосен, ни озер там не наблюдалось. В то время она писала за кухонным столом по вечерам или поздно ночью, иногда после полудня.

      Но даже тогда ее истории были весьма экзотичны; из кипы бумаг в центре по переработке она всегда вытаскивала бесплатные брошюры местного туристического агентства и рыбного магазина Гурме, и тщательно их изучала.