Колымские рассказы

Картофель, капуста и брюква были пересажены на грядки, а огурцы — в парник. Обыватели каждый день приходили к юрте полюбоваться на невиданное зрелище, так как парника и водопровода никогда еще не было в Колымске. Лужайка перед юртой сделалась любимым местом собраний городских мальчишек, которые в особенности любили наблюдать, как длинный очеп спускается и подымается над рекой, точно шея долговязой огромной птицы, пьющей воду. Мальчишки, впрочем, держались на почтительном расстоянии. Длинные ноги Веревцова и косматая голова Алексеева внушали им робость. В городе к тому же ходили смутные слухи, что в невиданной затее пришлых людей не обошлось без лешего, который именно и перетаскивал из лесу все эти огромные колоды.

Лето быстро подвигалось вперед. Посевы поднялись на славу. Огород покрылся широкой и плотной зеленью. Первые тонкие листочки будущих капустных вилков стали курчавиться и свиваться вместе. Желтые цветочки огурцов отцветали в парилке, и местами зеленое донышко цветочной чашки уже стало удлиняться, принимая характерную овальную форму. Большая часть колонии раз’ехалась по рыболовным заимкам, город опустел, осталось только несколько нищих старух на Голодном Конце, больные в больнице, два попа колымской церкви да целое стадо бродячих собак, отпущенных до осени на волю.

Собаки, однако, приносили Веревцову больше испытаний, чем люди. Они рассматривали межи между огородными грядами, как место, специально назначенное для бега взапуски и всевозможных ристалищ. Изгородь, устроенная Веревцовым вокруг посевов, еще ухудшила дело. Собаки каждую ночь проделывали новую лазейку, но в решительную минуту забывали все и, преследуемые хозяевами, метались из стороны в сторону, каждым прыжком уничтожая юную редиску или полную свежего сока репу. Впрочем, они слишком привыкли к ударам, чтобы обращать на них внимание. Лето было для них праздником, так как летом не было запряжки, и они старались насладиться по-своему свободой и теплом.

Веревцов и Алексеев не отлучались от огорода и сторожили свои работы. Веревцов сплел травяные маты во всю ширину огорода, чтобы закрывать гряды при ночных морозах, которые должны были начаться со дня на день. С парником он возился, как с больным ребенком, то открывая его, чтобы огурцы погрелись на солнце, то поспешно закрывая его опять при первом намеке на охлаждение воздуха. Цветы расцвели и отцвели, но ему некому было дарить букеты, ибо ни одной дамы не было в городе, и в конце концов, он сосредоточил все свои упования на прозаических, но более полезных дарах огородной Помоны.[22]

Вечерняя заря снова оторвалась от утренней, и темный промежуток становился все длиннее. Комар, мошка, всяческий гнус первой половины лета ослабели и стали безвредны. Наступило самое лучшее время полярного года. Днем было тихо и тепло, но в полночь, если небо было ясно, холод давал себя знать. Работы около огорода было совсем мало. Алексеев начал ставить сети по речке, в трех верстах от их усадьбы. У них теперь была своя небольшая лодка, и они ездили вдвоем на высмотр рыбы. По берегам речки они заодно собирали в груды сухой лес, намереваясь вывозить его зимою по санной дороге. Веревцов затеял сплавить плот, и вчерашний день до позднего вечера компаньоны сгруживали бревна на вольной воде и связывали их вместе гибкими тальничными ветвями.

Солнце только что взошло, и густая роса, осевшая за ночь на траву, поднималась ему навстречу белыми клубами тумана. На дворе было сыро и довольно прохладно, но в юрте, где топился ежедневно камин, было сухо и тепло. Компаньоны устали вчера от мокрой работы и разоспались на славу. Алексеев вообще теперь спал очень крепко, как будто хотел вознаградить себя за зимние страхи и бессонницы. Вдруг со двора долетел жалобный звон разбитого стекла. Веревцов поднял голову, посмотрел вокруг себя и сел на постели; он, очевидно, не мог понять, в чем дело. Звон повторился, сопровождаемый собачьим визгом. Веревцов сорвался с постели и, как был, без сапог и в одном белье, выбежал на двор. Зрелище, представившееся ему, чуть не заставило подняться его волосы дыбом.

Какой-то предприимчивый щенок, перебравшись через ограду, вздумал выбрать себе беговой ареной стеклянную крышу парника и до тех пор бегал взад и вперед, пока одно стекло, некрепко державшееся, не раскололось пополам, и половина его упала вниз. Щенок был настолько неловок, что провалился в отверстие, но уцепился передними лапами за деревянную раму и, стараясь выкарабкаться, сломал остаток стекла. Он, очевидно, обрезал себе лапу, ибо подошва была в крови, которая испачкала также косяк рамы и упала несколькими розовыми капельками на гладкую поверхность стекла. Он бился и царапал когтями раму и все балансировал, отказываясь свалиться вниз и не имея достаточно опоры, чтобы вылезть наружу.

— Что ты делаешь? — воскликнул Веревцов, обращаясь к щенку, как к человеку.

При виде подбегающего врага щенок взвизгнул и усиленно рванулся из стеклянной западни.

— Пошел, пошел! — отчаянным голосом кричал Веревцов. — Огурцы потопчешь!..