Колымские рассказы

Будка соединялась с жилищем решетчатым переходом, по которому можно было пробираться только при помощи системы кольев, пристроенных то слева, то справа. Прогулка по этому переходу в ненастную зимнюю ночь была впору разве для искусного акробата, а не для обыкновенного смертного.

Переход доходил до самой двери, в верхней части которой была вырезана форточка вроде слухового окна, плотно закрытого изнутри деревянным ставнем. Последнее колено рычага, сходившее с крыши вниз, тут же проникало сквозь дверной косяк внутрь жилища. Форточка бесшумно отворилась, и длинное тощее тело проскользнуло наружу, с ловкостью паука пробежало до утлому переходу, быстро перебирая руками и ногами по неверным точкам опоры, потом выпрямилось на небольшой площадке перед будкой и уселось на перекладине, заменявшей скамью. Это был человек высокого роста и красивого худощавого сложения, одетый в короткую кожаную рубаху, открытую на груди и с большим карманом у пояса, откуда торчала коричневая записная книжка.

Его скрещенные ноги, небрежно спущенные вниз через край доски, напоминали известную статую Мефистофеля, изваянную Антокольским, но на широких сухих плечах сидела типичная голова старого степного татарина с жидкой бородой, широкими скулами и глубоко впавшими темнокарими глазами; тонкие губы были плотно сложены, высокий, немного суженный с боков черед был выточен округло и крепко.

Идеи, попадавшие под этот череп, не разлагались и не выветривались, но медленно и упорно развивались, стараясь достигнуть зрелости, чтобы потом так же упорно стремиться к воплощению в дело.

Александр Никитич Кирилов был старожилом Урочева. Когда, десять лет тому назад, он поставил первое бревно своего жилища на уплотненную почву выморочного якутского сельбища, по соседству было только два дома. С тех пор к жителям присоединились еще восемь семей, привлеченных возможностью заработка вокруг обширного молочного хозяйства, которое он развел на этих сочных болотистых лугах, и возник порядочный поселок. Теперь с каждым годом прибавлялись новые дома, и Урочево скоро обещало сделаться центром этого малонаселенного околотка, где большая часть поселков состояла из одного-двух жилищ.

Достав из кармана книжку, Кирилов принялся методично записывать наблюдения. Он вел станцию уже восьмой год, имел два хвалебных отзыва за аккуратность и даже серебряную медаль, которою втайне очень гордился.

За все восемь лет он пропустил только одно наблюдение, когда внезапно налетевший буран свалил и будку и мостки и угрожал снести с места даже крепко вкопанное в землю жилище одинокого метеоролога.

Аккуратность Кирилова, действительно, была необыкновенна: он так привык три раза в день пробегать на четвереньках по своим воздушным жердочкам и отмечать цифры в книжке, что ни болезнь, ни погода не могли задержать его хотя бы на одно мгновение; кажется, даже в случае внезапней смерти труп его все-таки производил бы наблюдения, по крайней мере до погребения.

Записав температуру и влажность, Кирилов стал оглядывать небо для определения облачности. Небо было совершенно чисто и сияло бледной синевой, свойственной северным широтам. Только на юге-востоке легкие кучевые облака пылали в лучах восходящего солнца.

Взгляд Кирилова задержался на минуту на тонкой полоске гор, чуть выступавшей на горизонте под этими яркими облаками.

Когда-то он любил эти отдаленные горы, которые начинались за двести верст от Урочева и оттуда тянулись непрерывно до самого моря, становясь все выше и круче и постепенно превращаясь в зубчатые стены нетающих облаков. Даже плоский пейзаж Урочева с этой небольшой синей полоской на горизонте он упорно называл горным видом.

Он любил эти горы за то, что они были непроходимы и так далеко уходили на юг.

В долгие летние вечера, разглядывая их с вершины своей обсерватории, он иногда мечтал о далеких тропинках, пролегавших сквозь дремучую тайгу, где еще никогда не ступала человеческая нога. Тек мечтает старый бродяга, который сам хорошенько не знает, хватит ли у него силы в последний раз еще попробовать дорожного счастья. Но в последние годы эти мечты отошли на задний план…

Тучи насекомых становились все гуще. Коровы жалобно мычали, как бы призывая на помощь владельца; толкаясь у дымокура, они наполовину затоптали тлеющий навоз. Телята упрямо лезли в огонь, не обращая внимания на запах горелой шерсти, поднимавшийся от их обожженных ног.

Кирилов поспешно вернулся в свое жилище и через минуту появился на пороге внизу уже в полной летней одежде, состоявшей из той же рубахи с прибавкой кожаных штанов и коротких чулок из мягкой шкуры жеребенка. Грудь его была попрежнему открыта, а шапки он не носил ни летом, ни зимою. Комары почти не трогали его; быть может, они убедились, что из такой сморщенной кожи и ссохшихся жил трудно добыть хотя бы каплю теплой крови.

По сторонам дома были устроены четыре больших навеса, в строгом соответствии с четырьмя румбами компаса.

Посреди каждого навеса было сложено нечто вроде земляных жертвенников, окруженных деревянной оградой и назначенных для дымокуров.