Колымский котлован. Из записок гидростроителя

— Не в курсе ты разве? — поднял он глаза. — Писал ведь. Вызов им не дали, а сами ехать поосторожничали. Не то чтобы… Самолюбие не позволило, раз отказали. Разве не в курсе?

— Да нет же, не знал я об этом.

— А я думал, ты в курсе, знаешь, все думали так, что ты в курсе. Извиняй тогда, дед.

— За что извинять, не писали они мне, да и сам я на подъем тугой.

— Просто ребята думали, что ты в курсе, дед. Талип предполагал, что ты не знаешь, а остальные думали — в курсе. Я ведь тоже писал на контору, после того уже.

Славка достал из бумажника сложенный вчетверо, изрядно потрепанный листик и сунул мне. Ну, что же — стандартный ответ-отказ.

— Я ведь, дед, еще в отпуске, — словно оправдывался Славка. — Мне что, я человек вольный, повидались — могу и восвояси…

— Брось ты, Славка, давай только без жалостных слов!

— Не надо, дед, был я и в кадрах, тут нашего брата наперло. Едут и едут, разве стройка всех вместит, я же понимаю. Ребята рассказывали — на койке по двое спят, один на смене — другой отдыхает. Тут уж ничего не поделаешь.

— Не дрейфь, Слава, какой-нибудь да есть выход, так не бывает. Зайдем еще в кадры, узнаем.

— Да говорю же тебе — был там, русским языком сказали, чего же еще пороги обивать.

Славка ткнул вилкой в кастрюлю — готово, с хрустинкой будет.

— Из кастрюли будем или в тарелку высыпать?

— Давай из кастрюли, а то остынет быстро.

— Вот у нас на Диксоне привезут, бывало, материковскую картошку, сваришь, как соль рассыпается, без масла за милую душу идет.

Я выставляю масло в эмалированной кружке, мажем на хлеб и беремся за лещей. Куча из кожуры и костей растет, пиво убывает. Слава с дороги разморился, разомлел, голова на плечах не держится.

— Пора бы и на седало, — говорит он.

Я сходил к соседям за раскладушкой.

— Зря, — говорит Славка, — на полу ловчее.

Раз ловчее — поделили постель, постелили на пол матрас, подушку, простыню.

— Царское ложе, — потягивался довольный Славка. А через некоторое время уже совсем сонно пробормотал:

— Хорошо у вас тут, дед, буровые станки ухают, бульдозеры стрекочут, в Москве никак не мог заснуть сладко…

Утром, еще не успели подняться, как Славка за папиросу схватился. Я вскипятил чайник, приготовил на стол. Чаек Славка любит морской, как и Нельсон. Заварил свежего, цейлонского. Славка по духу определил, сразу соскочил, поприседал накоротке, надернул штаны и в ванную комнату. Сели завтракать, у Славки что-то аппетит плохой, ест как неживой.

— Жуй веселее, в кадры успеть надо!

— Я, однако, не пойду…

— Вот еще что выдумал, — начинаю сердиться.

— Только не унижайся, просто спроси, ладно?

В коридоре управления, как всегда, народ, несет табаком и перегаром. Протиснулись за дверь, к самому барьерчику.

— Молодой человек, вы уже у нас были, что вам еще?

У Славки уши горят маками.

— Вера Ивановна, вас к телефону, — девушка положила трубку и пересела за другой стол.

Вера Ивановна вышла, прикрыв обшитую железом дверь.

— Здравствуйте, — сказала она мне, — одну минуточку. — Она закончила разговор и подошла к нам.

— Слушаю вас?

— Я хорошо знаю этого человека и очень вас прошу, — показал глазами на Славку.

— Да, да, а вот жить-то где будет?

— У меня, Вера Ивановна, у меня.

— Ясно, — сказала она и передала Славкины документы помощнице.

— Сами-то как живете-можете?

— Спасибо, живем…

— Резервную койку тоже отдайте этому молодому человеку.

— Кто за вас заявление писать будет? Пушкин? — девушка за столом хотела казаться очень серьезной.

— Есть же хорошие люди на свете! — сказал Славка, когда мы вышли на улицу.

Ребята приехали

— Ну, заходи, — Славка широко распахнул дверь и тут же прикрыл: штаны у него были закатаны выше колен, а ноги, как лапы у гуся, красные. Посреди комнаты ведро, в руках мокрая тряпка, на лице капельки пота.

— Разувайся тут, не пущу с грязными ногами.

За дверью стояли две пары новых тапочек из черного сукна на коричневой резиновой подошве.

— Да брось ты, еще новости!

Славка преградил вход, выпятил грудь:

— Бросай свои якоря, говорю!

— Черт-те что, скоро эти квартиранты в собственную квартиру не пустят. — Прыгая то на правой, то на левой ноге, снял сапоги, вдел босые ноги в тапочки и пошлепал по мокрому полу.

— По какому поводу вздумал марафет наводить?

— Нормальная уборка, а то заросли — грядки можно делать.

— Чем плохо, взрыхлил малость — через пару недель редиска на столе.

— А то можно и арбузы, жаль, что теневая сторона, не вызревают.

Заглянул в ванную — тоже все блестит, надраено.

— Нет, Славка, что-то не узнаю тебя…

У него и рот до ушей.

— Слушай, дед, можно я на ванну крышку сделаю, вроде стола?

— Пляж, что ли?

— Во-во, фотолабораторию устроим.

— Да я тебе ведь сказал уже — делай, что хочешь, как знаешь, ты теперь такой же хозяин, и не приставай ко мне.

Кухонный стол был завален ванночками, патронами с проявителем и закрепителем, пакетами с фотобумагой, пленками и прочей мурой.

— Ты и взаправду собираешься ателье открыть?

— Взаправду, дед, летопись стройки делать будем из снимков. Лучше бы на пленку, конечно.

Славка бросил в ведро тряпку, вытер руки о рубаху, снял со стены аппарат.

— Видал такую машину? «Практика».