Кома

Внешне не торопясь, но достаточно широкими шагами, закрыв рваный бок пригодившейся сумкой, он пошёл по улице в направлении Каменноостровского проспекта, бывшего Кировского. По пути он размышлял, правильно ли он делает: если быть параноиком, то можно представить, что мужчина с ножиком бегает сейчас по микрорайону расширяющимися кругами, пытаясь его найти и добить. А если быть совсем уж запуганным, то можно додуматься и до того, что он ездит теми же кругами на машине, вглядываясь в лица пешеходов. Навстречу как раз что-то ехало, ещё далеко, а слева показалась очередная арка – на этот раз невысокая и квадратная, и в неё Николай, не слишком раздумывая, свернул. Бок болел, но уже глуше, и горячего тока крови по коже не чувствовалось – подсохло, вместе с рубахой. Постояв, он отрегулировал ремень сумки, поднимая её поближе к плечу, потом снял перекосившуюся на голове шапочку и надел её как следует.

«Что это было, Бэрримор?» – сказал он сам себе: в который раз за последние сумасшедшие дни. Два дня было нормальных – выходные, и опять всё по новой. Мысль о том, что это был сексуальный маньяк не подходила: было бы странно, если бы маньяка привлёк офигевший от работы не такой уж хилый парень с ростом 182. Лицо напавшего на него человека, в косом свете кренящегося от ветра фонаря, стояло у Николая перед глазами: короткие светлые волосы ёжиком, шапки нет, губы прямые, глаза злые. Челюсть крепкая, скулы широкие. Зная свою отвратительную память на лица, он попытался перевести изображение в слова, которые запоминались уже гораздо лучше. Ещё расстёгнутый ворот и куртка чёрного цвета, – как у него самого и двух третей мужчин с зарплатой ниже уровня официанта в приличном заведении, когда в свитере ходить уже холодно, а на пальто либо ещё нет денег, либо не дорос статус. Ниже пояса – вообще нуль, туда он ни разу не покосился.

«Да что вы ко мне привязались?» – молча, не открыв рта сказал Николай в тёмное небо. Если у мыслей есть интонация, то в этот раз она была здорово вопросительная. Надо было куда-то идти. Домой – хочется, и в то же время нет. Мало ли. Обратно на работу – не хочется совсем.

Самое забавное, что расхотелось идти в туалет. Если бы подобную фразу Николай прочёл в книге, после описания того, что с ним только что произошло, он бы, пожалуй, засмеялся. Но всё, вроде бы, было в порядке: волосы мокрые, зато штаны сухие. Убежал, не изображая из себя крутого бойца, но зато остался живой. Хотя если бы это был грабитель, позарившийся на его сегодняшние «массажные» деньги, он вряд ли стал бы так сразу бить ножом – не стоит это того. Причём бил мужик хорошо, в печень. Если бы он не крутанулся, на ходу улыбаясь девушке, которая к нему, судя по шагам, подбегала… Николай прислонился к шершавой стенке и на мгновение прикрыл глаза. Бок ныл, и ещё ему очень хотелось отдохнуть. Вздохнув, он отлепился от стенки и побрёл через ещё один знакомый двор – пока без особой цели.

Домой идти было нельзя. Если мужик напал на него не просто так, как на случайную жертву, а сперва посмотрев в лицо, то он мог видеть в этом глубокий смысл. Конечно, и при нормальном ограблении такое тоже вполне могло быть: скажем, проверить, не просвечивает ли сквозь шапку фуражка с кокардой. Отоварить в подобное время суток тоже, в принципе, могли без вопросов: дать чем-нибудь длинным и увесистым по голове, и если упадёшь, – вынуть бумажник и посмотреть, чего полезного есть в сумке, а если устоишь – убежать. Но насмерть, без разговоров бить ножом первого попавшегося человека, – это немного перебор. Мы всё же не в Гарлеме, а в Санкт-Петербурге живём, здесь так, знаете ли, не принято. «А козлом обозвать?».

То, что его только что пытались убить, не произвело на Николая такого уж впечатления, чтобы падать на землю и биться в конвульсиях от осознания жестокости окружающего мира. Бывало, что его пытались убить и раньше. Кого-то пытался убить и он сам, и больше, чем в одном случае. С кем-то это ему удалось, с кем-то нет. Се ля ей, и всё такое. Доходить всё это стало несколько позже, месяцев через шесть после того, как он вернулся в нормальную жизнь, с почти всё понимающими родителями и радующимися жизни людьми вокруг. Потом постепенно прошло, – но не до конца, конечно. Николай не начал пить больше нормальной студенческой, а потом и просто нормальной для своей конституции нагрузки на печень. Но когда выпивал, то время от времени испытывал желание рассказать кому-нибудь, что когда вытаскиваешь из человека штык, то на его острие оказывается всё то же дерьмо. Так ни разу этого не сказав, и вообще честно стараясь походить на окружающих, он потерял свою девушку, при мысли о которой у него до сих пор сжимало сердце, и половину приятелей, считавшихся друзьями. Постепенно, потом, он всё же начал разговаривать с людьми больше положенного сначала по учёбе, а затем и по работе, с которой тоже повезло -скучать и думать над всякой ерундой она не давала.