Кома. Первая и вторая книги

Директор в своем репертуаре. Шанс на спасение и спокойную жизнь — он знал, чем надавить. Вот только целитель и так уже повязан клятвой. Сейчас Северус хотел всего лишь его уберечь от всех этих интриг. Он ему в этом поклялся. А в таком случае закреплять намеченную связь никак нельзя. Так у Вадима еще был шанс.

— Хорошо, — Снейп обессиленно прикрыл глаза. — Это… приемлемо.

Из разговора можно было сделать вывод, что Дамблдор не подозревает об их с Волховым сотрудничестве. И это было хорошо. С остальным они справятся.

Честно говоря, Северусу очень хотелось промолчать и закрепить связь тайком, чтобы никакие Малфои не посягали на его союзника, чтобы Вадим точно не вздумал уклоняться от своих обещаний. На первый взгляд выбор, стоящий перед Северусом, был крайне призрачен, но на самом деле — принципиально важен. Это был выбор в первую очередь перед самим собой. Либо он мог воспользоваться незнанием мальчишки и применить его таланты себе на пользу, скрыв истинную природу его отношения, либо открыть все карты и говорить всё как есть, без прикрас, отказываясь от такой соблазнительной связи в пользу безопасности…

Северус скомканно попрощался и вышел за дверь. Горгулья за его спиной проворчала что-то о вежливости и встала на место. Звук шагов гулко разносился по всему коридору. Северус ускорился, входя в любимый ритм, и свернул в сторону подземелий. Сквозняк обдал порывом холодного ветра, хлопнула мантия, развеваясь. В темном окне, озаряемом светом факела, мелькнуло отражение стелющегося за спиной длинного вороного крыла на тонком серебристом полотнище. Вот уже который год волшебный шарф спасал от вечного холода школьных коридоров. Пальцы сами потянулись к шее погладить текучую ткань.

Выбор был сделан.

Волхов заслуживал честности. Нельзя утаивать от него настолько важную информацию. Он должен знать природу этой болезненной любви.

И стоит смотреть правде в глаза. Вряд ли целитель захочет с этим что-то делать. Что ж, Северусу не привыкать быть мерзавцем.

Он защитит его любой ценой.

* * *

У него были необыкновенные руки: твердые, гладкие и очень чуткие. Они с одинаковой уверенностью как причиняли боль, так и дарили нежность.

У него были очень вкусные губы. Они потрясающе поддавались напору и в нужный момент проявляли упрямство.

У него был очень чувственный голос и серебристый смех. Его шепот пускал мурашки по спине, обещая острое наслаждение на грани с мукой.

У него был запах холода, грозовой свежести и озона — ненавязчивый, свободный. Как он сам.

За его искренний смех я был готов простить ему практически все. В такие моменты он становился открытым и настоящим, сбрасывая свою холодную надменную маску.

Он с небрежной легкостью врывался в подземелья и вел меня на улицу, к озеру или опушке Запретного леса. И от его улыбки серый промозглый октябрь превращался в прекрасную пушкинскую осень.

Рядом с ним всё становилось таким — воздушным, чудесным и бессмертным. Словно прошлого и будущего никогда не существовало, а был только застывший миг настоящего. Отступали тревоги и заботы, а проблемы становились приключениями. Будто за ним стелился шлейф из сладкого, невесомого забытья. Как в какой-то сказке. И от этого изнутри рвалось что-то возвышенное и неимоверное, отчего мне постоянно хотелось читать ему стихи.

Мы с ним легко начали и могли в любой момент столь же легко и просто закончить это странное волшебство. И такая свобода — быть вместе или расстаться — подарила простор и долгожданный покой. Наконец-то можно было вздохнуть полной грудью.

Малфой — зачарованный принц, сын Снежной королевы, умудрившийся одним своим поцелуем потушить внутри тот пожар из магии, сомнений и страстей, который сводил меня с ума.

По щеке невесомо скользнуло что-то нежное и щекотное. Немного покружило по скуле, опустилось к уху и пробежалось по подбородку к губам. Я улыбнулся.

— Когда ты спишь, меня разрывают эмоции. Я никак не могу понять, то ли мне хочется стать твоей подушкой, то ли придушить тебя этой подушкой, чтобы ты навеки остался таким, — тихо прошептал Малфой.

В руках у него было белое пуховое перо. Видимо, наколдованное, как и тахта, на которой мы бесстыдно занимались всякими непотребствами.

— Что тебе снилось, Вадим?

— Ты.

Малфой польщенно хмыкнул, заглянул в душу серебристым взором, провел рукой по запястью и потянул его к своей шее. Я вспомнил, в каком восторге он закатывал глаза, когда моя ладонь сжимала ему горло, и погладил небольшие синяки на его сливочной коже, пропустил сквозь пальцы мягкие платиновые пряди. Малфой прикрыл веки и выдохнул, почувствовав тянущую боль в волосах. Кто бы мог подумать, что мазохизм в этом семействе — фамильная черта?

Я мимолетом глянул на наручные часы и разжал кулак. Мы пропустили обед.

— Нам надо идти. Пропустим трансфигурацию.

— Ну, и черт с ней! — небрежно бросил Малфой и потерся щекой о ладонь, напрашиваясь на ласку, как кот. — У тебя теория, а я и так всё знаю.

— Я плохо на тебя влияю, — сокрушенно вздохнул я. — Чистопородный лорд, волшебник, годами не ступающий на презренную маггловскую землю — и вдруг черт!