– В Барселоне своими глазами видел, как сносят под современную застройку дома восемнадцатого века, – рассказывает Леша Андреев. – У меня волосы дыбом, а местные говорят: у нас тут одиннадцатый, двенадцатый век, приходится выбирать… А здесь, в Минске, архитектура начинается после войны, так что за эту казенную сталинскую застройку душа цепляется, как за родное…
Мы сидим в его мастерской, расположенной в двухэтажном многоквартирном доме на улице Куйбышева. Таких домов, построенных немецкими военнопленными, здесь целый квартал, и он, этот квартал, ничем не отличается от вильнюсского Северного Городка, десятков других военных городков на Украине, в Прибалтике и в России. Повсюду их красят в приятный глазу, чуть-чуть отдающий казармой песочный цвет. Помимо безукоризненной немецкой кладки, что-то такое вложено в эти дома руками строителей, что набирает силу с годами: спустя шестьдесят лет отчетливо видно, что это архитектура не победителей, а побежденных.
Во дворах сохнет белье, цветут сирень и акация, молоденькие мамашки в домашних платьях распивают на троих бутылку пива, а их детишки бегают вокруг подержанных иномарок. На заднем плане непросыхающие мужики в майках забивают козла. Неумолимая зверюга по кличке Время валяется под их столиком сонной дворнягой, свесившей язык набок, а эти даосы в обличии алкашей то и дело пинают ее ногами: «Лежать, блин! Не баловать, сука!». Вот этим умением левой ногой укрощать время белорусская школа дао впечатляет в особенности.
Леша Андреев, которого я уже представлял как одного из главных хранителей Минска, издает роскошно иллюстрированный альманах «Монолог» – увесистый, плотный журнал ин-кварто, посвященный духовным отражениям и реинкарнациям Минска за последние лет эдак сто. Леша издает его своими силами,
– Понятно, что в условиях реальной рыночной экономики издавать такой журнал невозможно, – признается Леша, разливая по чашкам зеленый чай. – Во всяком случае, теми силами, какими он издается сегодня. Это элитное, дорогое, абсолютно убыточное издание. Но здесь и сейчас, в наших условиях, такие излишества еще возможны. Пока реальный рынок до нас не добрался, пока нет жесткого прагматизма, возможны вот такие красивые, абсолютно нерациональные проекты. Опять-таки спонсоры. Люди понимают, что журнал не просто фиксирует уходящую натуру – а она, конечно, уходит стремительно, – но и сам по себе является артефактом, задающим определенный уровень подачи материала… Так что о безвременье давай не будем. Безвременье – это где-нибудь в Швеции, а у нас такая специфика момента, что будь здоров. То, что называется «самый цимес»…
Мы пьем зеленый чай, привезенный Андреевым из Китая. В Поднебесную его пригласил приятель-китаец, студент минской консерватории по классу композиции; будущему композитору стало тесно в общежитии (вот такие пошли китайцы), и Леша пригрел его в своей мастерской. Вообще говоря, китайцев и вьетнамцев в Минске навалом; я так понимаю, эти народности чувствуют, куда смещается дао, и невольно влекутся следом.
Про китайцев Леша сказал, что «эти полтора миллиарда прутся в будущее как сумасшедшие». Ну, типа отрезанный ломоть. «То, что они сделали с остатками старого Пекина, это дикость, но будущее безусловно за ними». Мы помолчали, отдавая должное настою и аромату напитка, – потом единодушно решили, что нам в ихнее будущее не к спеху.
Под занавес Леша как бы невзначай обронил:
– Здесь две беспроигрышные темы – Чернобыль и Лукашенко. Под них получить гранты не стоит ровным счетом ничего. На них слетаются, как навозные мухи. У меня не было бы никаких проблем по части финансов, если бы я принял хоть одно из таких предложений – а мне их делают постоянно. Мне почему-то кажется, – тут он внимательно посмотрел на меня, – что это не такие темы, с которых можно кормиться.