Команда осталась на судне

Иван Кузьмич вышел из радиорубки. Настроение было отвратительное. Уйти с такого косяка полузагруженным? После гибели капитана, после каждодневного риска! Этого Иван Кузьмич даже представить себе не мог.

Промысловый азарт похож на болезнь. Он притупляет все чувства, кроме одного: больше взять из моря. Больше! Так получилось и с Иваном Кузьмичом. Стоило ему попасть в хорошую промысловую обстановку, и все помыслы его оказались настолько заняты уловом, что даже услышанное из порта: «Задачу вы выполнили» – было воспринято им как нечто второстепенное. Ни о чем ином, кроме улова, он и думать не мог. Даже война, опасность оказались оттеснены куда-то в сторону.

Больше рыбы, больше! Для тех, кто проливает свою кровь на фронтах, для их жен, детей, матерей. Несколько раз за сутки Иван Кузьмин спускался в трюмы, проверял, как прибавляется в чердаках треска. С лица его не сходило недовольное выражение. Не раз, глядя из рубки на неловкие движения матроса-новичка, он с трудом преодолевал знакомый зуд в руках. Взялся бы сам за нож да показал, как разделывают треску старые поморы.

Но капитан ничего не мог изменить. Запасы продовольствия таяли. «Ялта» должна была вернуться в Мурманск загруженной лишь наполовину.

При одной мысли об этом капитан мрачнел.

– Давай, ребята, давай! – гремел его голос. – Пока небо полыхает, старайтесь. Под утро погаснет наше освещение. Все отдохнете. Досыта!

Подогревать команду было незачем. Промысловый азарт охватил не только бывалых рыбаков, но и новичков, впервые стоявших у рыбодела.

Замолкнет капитан, и снова на палубе тишина. Слышен лишь мягкий звук головорубов да сочные шлепки падающей на желоба рыбы. Странные, зеленоватые с голубым отливом люди выстроились по трое за каждым столом и плавно, словно в ритме им одним слышной и понятной музыки, разделывали таких же странных, зеленых с черным, рыб.

Взрыв

Восьмые сутки удачного промысла были на исходе, когда Иван Кузьмич впервые позволил себе выспаться по-настоящему. Строго наказав вахтенному штурману разбудить его, если произойдет что-либо значительное, он прилег на диван.

Ему показалось, что он только заснул, когда дверь скрипнула.

Иван Кузьмич открыл глаза. На лбу его сбежались гневные морщины. В дверях стоял боцман. Мог бы найти другое время.

– В салон просят, – сказал Матвеичев.

– Меня? – приподнялся Иван Кузьмич. – Кто просит?

– Насчет хлеба.

Иван Кузьмич давно ждал этого неприятного объяснения и все же подготовиться к нему не успел.

– Обратись к помполиту, – буркнул он. – Пускай разберется...

– Корней Савельич там. Только без вас невозможно, – настаивал Матвеичев. – Никак.

В салоне шестеро матросов сидели перед полными мисками. Возле каждого из них лежало по куску хлеба.

– Что у вас тут стряслось? – с нарочитой беспечностью спросил Иван Кузьмич.

– С хлебом нас жмут, – поднялся со скамьи Марушко. – Жмут так... спасу нет. Что ни день, пайку уменьшают. Сегодня к обеду дали по куску хлеба, и все.

– Я приказал рыбы не жалеть. – Иван Кузьмич обернулся к боцману.

– На одной рыбе не поработаешь, – заговорил пожилой кочегар. – Мы все отдаем палубе. Сил не жалеем. Но и нам отдайте что положено. И так-то замотались за неделю... Не люди стали.

– Все? – сухо спросил Иван Кузьмич и обратился к стоящему в стороне Корнею Савельичу: – Вы объяснили команде наше положение?..

– По три раза на день объясняет, – перебил его Марушко. – Все разъяснил. Только разъяснениями брюхо не набьешь.

– И тем не менее, – сухо остановил его капитан, – до возвращения в порт придется работать на сокращенном пайке.

– Какая ж это работа? – проворчал кочегар. – И так-то ноги не держат. Шуруешь, шуруешь у топки. А потом нож в руки и айда на подвахту, шкерить.

– По шестнадцати часов не отходим от рыбоделов, – подхватил Марушко.

– Вечером, на смене вахт, соберите общее собрание, – сказал Иван Кузьмин помполиту. – Пускай выскажутся не трое-четверо, а вся команда.

– Нам собрание не нужно! – закричал Марушко. – Мы хлеба хотим!

– Матросу положено восемьсот грамм на день, – настаивал кочегар. – Положите их на стол.

– Как вы разговариваете?! – одернул его Иван Кузьмич. – Идет война, на фронте, не щадя своих жизней, борются с врагом ваши братья, отцы. Наш долг, долг советских людей внести хоть какой-то вклад в общее дело.

– Здесь не армия! – дерзко уставился на капитана Марушко. – На губу не посадишь!..

– Надо будет – посажу, – жестко оборвал его капитан.

– Сажай! Сам-то поел досыта, побрился с одеколончиком, выспался. А мы щетиной обросли. Гляди. – И Марушко провел ладонью по небритой щеке.

– Я ем то же, что и все, – с трудом сдерживая готовый прорваться гнев, ответил Иван Кузьмич и подумал: «Вот чем ты перетянул людей на свою сторону!»

– Ничего! – Щучий рот Марушко растянулся в злой улыбке. – Вам не хватит за общим столом, так и в каюту принесут...

– Чего болтаешь? – неожиданно вмешалась повариха. – Зря тебя, паразита, из тюрьмы выпустили. Поспешили.

– Слыхали! – Марушко обернулся к выжидающе притихшим товарищам. – Горбатимся, калечимся круглые сутки. И нас еще попрекают!..

Оборвала его резкая трель судового звонка.