Команда (СИ)

— Отойдёт. — пожал плечами Сыч, — Пошли-ка за пивом сходим…

Вернувшись с пакетами, издающими «звяк-звяк», Сыч и Салага заглотили мигом по бутылке — даже и не заметили, как проскочила.

— А ведь еще вчера я не пил… — Салага отрывал кусочки от этикетки и бросал себе под ноги.

— Ага, и не трахался, наверное.

Салага покраснел и что-то промямлил, но Сыч его перебил:

— Да ладно тебе! Видел я, как ты ту деваху охомутал. Она и мявкнуть не успела. — Сыч заржал и, открыв еще одну бутылку, передал ее Салаге, — Подкатил, как настоящий мачо, танцы, угощение, все дела.

— Да?.. А я не помню. — Салага забрал пиво и присосался к горлышку с грустным видом.

— Ну дык… Виски с водкой — это вам не гондон надуть.

— Ты специально меня так напоил?

— Разумеется. Тебе до нервного срыва оставалось 5 минут. — Сыч усмехнулся, — Уж я-то в этом почти эксперт.

Молчали. Пили холодное пиво и теплый воздух, наполненный неповторимым ароматом ночных улиц. Свежего воздуха, пыли, и испаряющейся с асфальта воды, которой щедро орошали дорогу машины-поливалки.

— Слушай, Сыч… Я уже спрашивал об этом, но ты так и не ответил. Что с тобой такое стряслось, что тебя в психушку упекли?

— Э-эй. А как-нибудь тактичнее нельзя? — скривился Сыч.

— Прости. Я пьян. — Салага мгновенно осознал свою ошибку, и выглядел так, что, будь у него хвост — он бы его непременно поджал.

— В принципе, ладно. Не страшно… Хрен с тобой, расскажу. Тем более, что никакой это, в принципе, не секрет, и вся Команда давно всё знает… — Сыч надолго замолчал, собираясь с мыслями, и затем начал свой рассказ.

— Когда нас взяли и отвезли в тот загородный дом, то посадили в подвалы и принялись допрашивать. Ну, ты знаешь, тебе рассказывали. А вот то, чего тебе не рассказали — на меня допрос подействовал. Я ж всю жизнь был таким крутым перцем, что просто ах, а тут… — Сыч тяжело вздохнул, — Они ж меня не били даже. Серьезно. Взяли на раскаяние и на страх тюрьмы. Говорят, «Все, хлопчик, допрыгался. Сейчас мы тебя оформим, и пойдешь ты по этапу. За все твои прегрешения тебе светит пожизненное — это к бабке не ходи». Вот тут-то меня и проняло. Когда стрелял — не пронимало, когда убивал — не пронимало, а тут — до глубины души прям. В самую точку. Думал, что родителям скажу — позорище ведь для семьи. Старики мои такого бы не выдержали. А эти суки поняли, что слабину нашли, и давай давить, что есть силы… Додавились и сломали. Я ж перед ними плакал навзрыд. И на коленях ползал, представляешь?… Едва ли не руки целовал… Унижался, как только мог. — Сыч горько усмехнулся, — И сдал всех-всех-всех. С потрохами… Шкуру свою спасал, козёл. Ребята знают, и зла не держат, а вот я себе простить никак не могу. И не прощу. И низости этой моей, и предательства. Не смогу просто.

В глаза Сычу сейчас было страшно смотреть — такая в них была жестокость и холодная безжалостность. И от осознания, что все это направлено на самого себя, легче не становилось, скорее, наоборот.

Салага пил пиво и молчал.

Сыч тоже.

— Пошли. — сказал он, допивая и вставая с лавочки, — Посмотрим, как чего там Дубровский накопал.

18

Салага уже чувствовал себя опытным воякой.

Прошла неделя с момента разговора с Сычом, и с тех ни одной ночи не обходилось без стрельбы. Громили всё, до чего могли дотянуться: отстреливали мелких уличных дилеров, ловили и допрашивали рыбешку покрупнее, прикрывали квартиры-притоны, где ошивалось самое дно наркоманского общества — опустившееся, потерявшее человеческий облик и наполовину сгнившее. У нормального человека от подобных картин волосы встали бы дыбом, и как Салага не повредился рассудком — большой вопрос. Он стал хуже спать, часто психовал по пустякам. Получил пулю в грудь, по счастью, из травмата, и отделался только здоровенным синяком, на который Лиза косилась, но ничего не говорила.

Кстати, о Лизе — их отношения, если можно назвать отношениями регулярные страстные встречи двадцатилетнего парня и сорокалетней женщины, проходили бурно и дарили кучу эмоций. После каждой вылазки к ней Салага возвращался с дурацкой улыбкой, которую Сыч замечал, но шутки отпускать не решался, предпочитая хихикать над этим наедине с собой.

Информации была получена целая куча, в том числе, и о загадочном крышевателе всей камерунской банды. Им оказался один из полицейских генералов по фамилии Гаврилов — большая шишка даже по меркам Министерства. Чем негры его подкупили — оставалось только догадываться.

— Палыч сказал — мочить. — Сыч, переговоривший со своим ручным «фейсом» был как-то странно задумчив. Сидел на большом зеленом ящике и вертел в руках автоматный патрон.

— И тебя что-то останавливает? — спросил у него Салага.

— Его останавливает то, — встрял Дубровский, — Что у нас с полицией был, скажем так, благожелательный нейтралитет. Они терпели наши выходки, мы убирали тех, кто был им не по зубам. Убьем генерала — нарвемся на большие неприятности.

— Мне эта ситуация вообще не нравится. — кивнул Дубровскому Сыч, — генерал-полицейский — это вам не криминальный авторитет, и друзья у него, я уверен, покруче, чем у Завета.