Команда скелетов

Волосы ее были собраны сзади в пучок и заколоты похожей на бабочку булавкой со шпилькой. Она убрала заколку и распустила их. Такие волосы любого мужчину, наверно, могут заставить задуматься о том, как они выглядят, рассыпанные на подушке.

«У меня уже начала появляться седина, Хоумер. Но сейчас ты видишь хоть один седой волос?» – спросила она и расправила волосы пальцами, чтобы на них падал солнечный свет.

«Нет, мэм», – ответил я.

Она посмотрела на меня смеющимися глазами и сказала:

«Твоя жена – хорошая женщина, Хоумер Бакланд, но мы встречались в магазине и на почте, и я видела, как она смотрит на мою прическу. С удовлетворением. Это только женщины понимают. И я знаю, что она говорит своим подругам… Офелия Тодд начала красить волосы. Но я этого не делала. Несколько раз, когда я искала, где еще срезать, я теряла дорогу и потеряла седину». – Она рассмеялась даже не как студентка, а как школьница. Я восхищался ею, и ее красота влекла меня, но одновременно я видел в ее лице ту, другую красоту и снова начинал бояться. И ее, и за нее.

«Миссус, – сказал я, – вы можете потерять гораздо больше, чем несколько седых волос».

«Нет. Я же говорю тебе, там я совсем другая. Я там настоящая. Когда я еду по дороге в своей маленькой машине, я совсем не Офелия Тодд, жена Уэрта Тодда, которая ни разу в жизни не смогла доносить ребенка до срока, и не та женщина, которая когда-то пыталась писать стихи, но поняла, что неспособна, и совсем не та, что сидит на собраниях комитетов и делает в своем блокноте какие-то пометки, и никакая другая. Когда я на той дороге, я живу в своем сердце и чувствую себя словно…»

«Диана», – сказал я.

Она посмотрела на меня как-то странно и немного удивленно, потом рассмеялась.

«Да, наверно, словно какая-то богиня. Диана, может быть, подойдет лучше всего, потому что мне хорошо ночью – я люблю читать, пока не кончится книга или пока по телевизору не заиграет национальный гимн – и потому что я бледная, как луна. Уэрт все время говорит, что мне нужно или принимать что-нибудь тонизирующее, или проверить кровь, или еще какую-нибудь ерунду в таком же духе. Но я думаю, в глубине души каждая женщина хочет быть какой-нибудь богиней. Мужчины чувствуют эхо этого желания и пытаются ставить их на пьедесталы, но они чувствуют совсем не то, чего хотят женщины. Женщина хочет быть свободной. Стоять, если хочется, или идти… – Офелия взглянула в сторону машины, стоящей в подъездной аллее, и ее глаза сузились. Потом она улыбнулась. – Или вести машину, Хоумер. Мужчины этого не видят. Они думают, богине хочется валяться где-нибудь на склоне у подножия Олимпа и есть фрукты, но в этом нет ничего божественного. Женщина хочет того же, чего хочет мужчина: женщина хочет вести».

«Тогда будьте осторожны, миссус», – сказал я.

Она рассмеялась и чмокнула меня прямо в лоб.

«Буду, Хоумер», – сказала она, но я понимал, что это ничего не значит, потому что сказала она это, как мужчина, который обещает жене или своей девушке вести себя осторожно, когда знает, что не будет или не сможет.

Я отправился к своей машине и помахал ей рукой. Через неделю Уэрт заявил, что она исчезла. Она и эта ее маленькая машина. Тодд подождал семь лет и в соответствии с законом объявил ее умершей. Потом для приличия подождал еще год – надо отдать ему должное – и женился на второй миссус Тодд, той самой, которая только что проехала. И я не думаю, что ты поверил хотя бы одному моему слову…

Большое плоское снизу облако отодвинулось в сторону, и стало видно призрак луны – бледную, как молоко, ее половину. Что-то при виде этого зрелища вздрогнуло у меня в душе, наполовину от испуга, наполовину от любви.

– Поверил, – сказал я. – Каждому, черт бы тебя драл, твоему слову. Даже если ты наврал, эта история слишком хороша и просто должна быть правдой.

Он по-дружески обнял меня за шею (мужчинам ничего больше не остается, поскольку целоваться в этом мире позволяется только женщинам), рассмеялся и встал.

– Даже если и не должна, это все равно правда, – сказал он, потом достал из кармана часы. – Мне надо проверить дом Скоттов. Пойдешь со мной?

– Я, пожалуй, посижу тут, – ответил я, – и подумаю.

Хоумер двинулся к лестнице, потом обернулся и взглянул на меня с полуулыбкой на губах.

– Видимо, Офелия была права, – сказал он. – Она действительно становилась другой на этих дорогах, которые она находила… Там ничто бы не осмелилось ее тронуть. Тебя или меня – может быть, но не ее. И я думаю, она сейчас очень молода.

Он сел в свою машину и отправился проверять дом Скоттов.

Было это два года назад. Позже Хоумер уехал в Вермонт, но, кажется, я об этом уже говорил. Однажды вечером он заехал меня навестить. Выбритый, причесанный, и пахло от него каким-то хорошим лосьоном. Лицо чистое, глаза живые. В тот вечер он выглядел на шестьдесят вместо своих семидесяти. Я обрадовался за него, позавидовал и даже немножко возненавидел. Артрит в нашем возрасте – страшное дело, но тогда мне показалось, что Хоумера он совсем не беспокоит, чего про себя я сказать не мог.

– Я уезжаю, – сказал он.

– Да?

– Да.