Командарм Лукин

Лукин расположился в небольшой деревушке Шутово, в четырех километрах западнее села Богородицкое. Здесь командарму сообщили печальную весть. Одна из групп, посланных на поиск пропавших члена военного совета Шекланова и начальника политотдела Шустииа, натолкнулась в лесу на место ожесточенного боя. Там они подобрали раненого лейтенанта, который рассказал, что группа Шекланова, отправившаяся на поиски места для штаба, попала в засаду. Дивизионный комиссар Шекланов был убит сразу, а Шустин, весь израненный, еще руководил боем, пока вражеская пуля не сразила отважного политработника. Лукин тяжело переживал гибель Шекланова и Шустина.

В это время гитлеровцы изменили тактику. Они уже не стремились наступать на окруженную группировку, потому что знали, что у Лукина не сегодня завтра кончатся боеприпасы и наступит агония. Но они ошиблись, рассчитывая, что окруженные войска смирятся со своим положением и пассивно будут ждать своего конца.

Трезво оценив обстановку, командарм понимал, что вряд ли ему удастся вырваться из этого огненного кольца. И тогда он решил как можно больше измотать противника.

Здесь, на наш взгляд, уместно привести откровенные признания командира 7-й танковой дивизии генерала Функа, действовавшей в ту пору непосредственно против армии Лукина. «…Последовавшие затем (после окружения) дневные и ночные бои, — писал Функ, — относятся к числу самых тяжелых, какие только приходилось вести дивизии.

Противник, руководимый железной волей своего командования, со все более возраставшим упорством вел энергичные атаки, стремясь вырваться из котла.

Направление его главного удара находилось не там, где первоначально ожидалось (в районе автострады), а северо-западнее.

Противник вел атаки под прикрытием ночи и тумана, используя лесистую, поросшую кустарником местность.

Бои изобиловали трагическими эпизодами. Целые гренадерские взводы были уничтожены до последнего человека. Последние резервы быстро таяли, и приходилось неоднократно снимать войска с неатакованных участков (например, из района автострады) и создавать импровизированные резервы. Едва удавалось заткнуть одну брешь, как возникала другая, еще большая.

Танковый полк, лишь часть которого осталась боеспособной, перебрасывался с одного очага боя к другому. Временами противнику удавалось прорываться вплоть до огневых позиций артиллерии…»[28]

Эти воспоминания Функ напишет позже, а в те октябрьские дни сорок первого он безуспешно рвался к Москве. На этого генерала гитлеровское командование возлагало большие надежды. Именно дивизия Функа первой вошла в Варшаву, первой вошла в Париж. По плану гитлеровского командования она в числе первых должна была войти и в Москву. Но до сих пор сидела в районе Вязьмы.

10 октября Лукину положили перехваченную радиограмму немецкого командования, адресованную генералу Функу: «Почему вы топчетесь? Идите на Москву». И ответ Функа, что командующий 19-й армией также рвется к Москве и что немцы едва удерживают прорыв[29].

Лукин воспрянул духом: значит, он принял верное решение — приковать к себе силы врага. Значит, враг боится оставить у себя в тылу группировку Лукина. Следовательно, дела немцев не так уж и хороши. У Лукина появился шанс прорвать кольцо окружения и вывести войска. Командарм, конечно, не знал о силах, окружавших его группировку. Но шанс упускать было нельзя.

Прежде чем принять окончательное решение, Лукин созвал военный совет армии, чтобы выработать наиболее верный вариант.

В небольшой избе деревни Шутово собрались член военного совета Ванеев, начальник штаба комбриг Малышкин, начальник оперативного отдела полковник Маслов. Прибыли сюда также генерал-лейтенант Болдин и генерал-майор Вишневский.

Командарм доложил обстановку:

— Я несу ответственность за вывод из окружения всей группировки. К сожалению, я не знаю, в каком положении сейчас находятся двадцатая и двадцать четвертая армии. Связи с ними нет. Мы должны выработать план прорыва девятнадцатой, тридцать второй армий и группы товарища Болдина. Предлагаю прорыв начать завтра, одиннадцатого октября, в полосе севернее и южнее села Богородицкое. Начало прорыва — шестнадцать часов.

— Мне кажется, время не совсем подходящее, — возразил полковник Маслов. — Уж лучше ночью или на рассвете, а днем…