Командарм Лукин

— Немудрено. Годы прошли, да и война внешность меняет. Я тогда в Бурятии, в Наркомате земледелия работал, руководил ветеринарными отрядами. По долгу службы приходилось в кавалерийских частях бывать. Даже помню случай, как вы распекали одного командира за неполадки в ветеринарной службе. Тот ссылался на обстоятельства. Помню, вы сказали: «А вы командир Красной Армии, и обстоятельства не должны брать над вами верх». — Военврач поправил ногу, снова подбросил в огонь веток. — Я к чему это вспомнил, знать хочется, какие теперь обстоятельства?

— Как вас зовут, товарищ военврач третьего ранга?

— Авилов Михаил Александрович, — ответил тот и продолжил свою мысль: — Обстоятельства, конечно, понятны. Но что будет с нами завтра?

На огонек костра подходили те, кто мог ходить. Раненые обступали генерала, задние вытягивали шеи, стараясь разглядеть. Были среди них забайкальцы, были и те, кто впервые так близко видел командующего. Они выжидающе, с любопытством смотрели на него.

Лукин понимал, что нельзя уйти от объяснения.

— Предстоит тяжелая борьба, — проговорил он. — Армия дерется в окружении.

— Это нам известно, товарищ генерал, — спокойно сказал пожилой боец, стоящий рядом с Лукиным. И от этого его спокойствия Лукину вдруг стало легче. А боец, свернув цигарку, выхватил из костра горящую ветку, неторопливо прикурил и, деликатно разгоняя ладонью дым, продолжал: — На войне, конечно, всякое бывает. Я ее, проклятую, уж третью ломаю. Но такое, как теперь, видеть не приходилось. Но так думаю, что выдюжим и это.

— Так ведь кругом немцы, — послышался звонкий юношеский голос.

— Немцы, конечно, а кто же еще должен быть? — тем же спокойным тоном продолжал боец. — А окружение, что ж, прорываться надо. Верно я говорю, товарищ генерал? — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Только вот мы, калеки, обузой стали. Как с нами-то будет, товарищ генерал, пропадем? Или как?..

Теперь боец смотрел прямо на генерала и ждал ответа. И все замерли. Слышен был только приглушенный грохот далекого боя и потрескивание веток в костре.

— Постараемся отправить вас в тыл, но вы сами понимаете, как это трудно, — тихо сказал Лукин.

Бойцы молчали, и командарм не знал, чем их утешить, как вселить в них хотя бы малую надежду.

— Неужто немец возьмет Москву? — опять заговорил пожилой боец и опять своим вопросом помог Лукину уйти от тяжелого разговора о судьбе раненых.

— Не может того быть, — проговорил Лукин, и голос его приобрел прежнюю твердость. — Москву защищает вся страна. И мы здесь тоже ее защищаем.

…С тяжелым сердцем покинул командарм этот импровизированный госпиталь. А сколько таких госпиталей сейчас образовалось в смоленских деревнях, разбросанных между Днепром и Вязьмой! Лукин знал, окажись он сейчас в любом из них, всюду будет такой же тяжелый разговор и те же требовательные взгляды, словно от него одного зависела судьба каждого раненого бойца.

Да, он был в ответе за судьбу каждого — и раненого и здорового. Но он был в ответе и за всю армию, а теперь и не только за свою, но и за всю окруженную группу армий.

8 октября Лукин получил радиограмму за подписью Сталина: «Из-за неприхода окруженных войск к Москве Москву защищать некем и нечем. Повторяю, некем и нечем». Лукин отлично понимал, какие надежды возлагает Ставка на четыре армии и группу Болдина, попавшие в окружение. Он усиленно искал связи с этими армиями. И наконец-то ему удалось связаться по радио с Ершаковым. В это время 20-я армия отступала и готовилась к прорыву на восток в районе Быково, южнее автомагистрали Москва — Минск. Лукин сообщил Ершакову, что сам будет прорываться севернее Вязьмы, и поинтересовался, нет ли у него связи с командующим 24-й армией генералом Ракутиным. Ершаков сообщил печальную весть: генерал Ракутин погиб, а 24-я армия отошла на восток. Лукин и Ершаков договорились держать постоянную связь и при выходе из окружения действовать согласованно. Но очень скоро связь между ними снова прервалась.

В ночь на 10 октября немцы навели переправы через Днепр у Филимоново. Часть автомашин и пехоты переправилась через реку по Билинскому броду. Форсировав Днепр, части 8-го и 27-го армейских корпусов 9-й полевой армии устремились по автомагистрали на Вязьму, рассекая окруженные войска на две части. Севернее автомагистрали остались войска 19-й и 32-й армий и группа генерала Болдина, южнее — 20-я и 24-я армии. 24-я после гибели генерала Ракутина отошла на восток. А где была 20-я? В последней радиограмме 8 октября Ершаков сообщал: «Боеприпасы на исходе, начальник штаба генерал Корнеев тяжело ранен. Вероятно, будем выходить группами южнее Вязьмы».

К этому времени территория севернее автомагистрали, занимаемая окруженными войсками, имела протяженность с запада на восток до двадцати четырех километров и с юга на север до двадцати километров. Здесь, на этом крошечном островке, не было тыла. Все, кто мог, даже женщины — санитарки, связистки, взяли в руки оружие. Днем и ночью шли тяжелые бои. Нельзя было разобрать, кто наступает, а кто обороняется.