Командарм. Позади Москва

– Он еще спрашивает! – делано возмутился лейтенант. – Давай я сейчас все это в письменном виде изложу? Ты проверишь, правильно ли, а я зашифрую и передам.

– Годится, я пока чаек организую, что-то горло пересохло.

Зыкин вытащил из полевой сумки небольшой блокнот в твердом переплете, раскрыл, приготовившись писать.

– Кстати, а ты в курсе, что за экипаж Гудериана-то прихватил?

– Откуда, Вить?

– Нет, серьезно не знаешь?! – Рука особиста с остро заточенным карандашом зависла в сантиметре от бумаги. – Ха. Ну тогда слушай…

– С ума сдуреть… – любимой присказкой мехвода Цыганкова прокомментировал Сергей минутой спустя недолгий рассказ, задумчиво глядя мимо товарища. – Вот бывает же, а? Мой экипаж… Да и этого Серышева тоже помню, под Лугой воевал, я еще его наградить обещал! Как говорится, гора с горой не сходится, а человек с человеком… Судьба!

– А знаешь, что самое главное? – неожиданно сообщил лейтенант, как-то странно глядя на Кобрина. – Это ведь ты их так воевать научил, что, даже оказавшись во вражеском тылу, ухитрились аж целого генерала за барки взять! И меня тоже многому научил.

– Вот тут ты ошибаешься, Витя, – мягко улыбнулся Сергей. – Всему этому вы САМИ научились. И головой думать, и решения правильные принимать, и воевать грамотно. А я просто немножечко помог вам поверить в себя и свои силы, указал на ошибки, а где-то и подпихнул в нужном направлении. Но все остальное – исключительно ваша собственная заслуга. Вспомни, как мы фрица в июне били – разве я над каждым бойцом лично стоял? Нет, Витя, мужики сами сражались и сами побеждали… Главное, товарищ лейтенант, в себя верить и веру эту никогда и ни при каких обстоятельствах не терять, а всему остальному и научиться недолго. Так, все, хватит философствовать! Пиши давай, писатель!..

Унтерштурмфюрер СС Вильгельм Шмидт, район Вязьмы, октябрь 1941 года

К месту, где принял бой с беглым русским панцером обер-лейтенант Леманн, разведгруппа вышла меньше чем через час от начала движения. Приближаться не стали: незачем. У танкистов была своя задача, которую они, по большому счету и выполнили, загнав большевиков в болото, у них – своя. Ну, а понесенные панцерманами потери? А что потери? Это война, а на войне, так уж повелось, постоянно кто-то отправляется в лучший мир, если не противник, то свои. Главное, что господина генерал-оберста в подбитом танке наверняка не было: русские ведь не идиоты, чтобы позволить погибнуть столь ценному пленному!

Сделав бойцам знак затаиться, унтерштурмфюрер устроился под раскидистым кустом и, достав восьмикратный бинокль, несколько минут изучал обстановку. Первым делом Вильгельм внимательно осмотрел курящуюся сизым дымом «тридцатьчетверку», похоже, на момент детонации боекомплекта топлива в баках оставалось не слишком много, поэтому за неполный час танк практически догорел. Броня покрыта пятнами обуглившейся краски; зализанная по передним скулам башня стоит косо, из-под погона лениво стелется дым. Мощность внутреннего взрыва оказалась не столь велика, чтоб отбросить ее в сторону – сил хватило лишь на то, чтобы сорвать многотонную железяку с поворотного круга. Вышибленная ударной волной массивная крышка верхнего люка валяется в нескольких метрах. Левая гусеничная лента разорвана, можно даже разглядеть расколотые снарядом траки и свороченный набок каток. Что ж, все ясно: русские то ли сами завязли в грязи, то ли сначала им раскатали гусеницу, после чего расстреляли в упор. Правда, они тоже в стороне не остались, сражаясь до последнего.

Шмидт повел биноклем вправо, разглядывая подбитые немецкие панцеркампфвагены общим числом два. Оттащенная на полсотни метров «четверка» внешне выглядела почти неповрежденной, лишь были сорваны крышки люков, и в лобовом бронелисте чернела пара входных отверстий. У самых гусениц лежало пять накрытых брезентом тел, весь экипаж в полном составе. Легкому «Pz. 38» (t), зачем-то попытавшемуся съехать с дороги в лес, повезло меньше – этот просто превратился в порыжевшую от чудовищного жара груду мертвого металла, над которой торчали дымящиеся обрубки сгоревших ветвей. Возле второго «Pz. IV», того самого, который, вероятно, и добил русский панцер, копошились танкисты; в нескольких десятках метров от него застыл еще один легкий «чех», тоже целехонький.