Командарм (СИ)

Наверняка, ничего противозаконного в этом аттракционе невиданной щедрости не было. Или было, но настолько ерундовое, глядючи из кресла замнаркома по Военным и Морским делам, что и обсуждать, собственно, нечего. Так что и должником Кравцов себя из-за эдакой мелочи не чувствовал. Сделал Котовский жест? Сделал. Примем — ну, не устраивать же истерики с вышвыриванием из окон шелковых абажуров и буржуйских мебелей! — примем, учтем и посмотрим, куда эта тропинка ведет.

— Ле хаим! — сказал он, чокаясь с Рашель.

Ну, кто же на Украине не знал, как чокаются евреи?

— За жизнь! — Макс разом проглотил восемьдесят граммов живого благоухающего огня.

"А ведь Котовский и по-еврейски шпрехает свободно, недаром среди одесских бандитов кантовался!"

— Ну, пошли! — встал из-за стола.

— Куда? — удивилась успокоившаяся было Рашель.

— Смотреть роскоши! — улыбнулся Кравцов.

— А доесть?

— Вернемся, доедим, — успокоил жену Макс. — И даже допьем. Эта бутылка, Марксом клянусь, до утра не доживет!^{3}

Глава 7. Бильярд в половине восьмого

1.

В Управление Макс приехал в семь двадцать утра, а в половине восьмого напротив него уже сидел Семенов. Вообще-то в такую рань на боевом посту можно было застать только дежурных, да "ходивших в ночное". Но Георгий — на удачу — оказался ранней пташкой, и это хорошо, поскольку у Кравцова к заместителю начальника Оперативного отдела имелось сразу несколько дел самого неотложного свойства.

— Понимаешь, Жора, — один на один они продолжали называть друг друга так, как привыкли в прошлой жизни, но на людях, для официоза, переходили на имена-отчества. — Не верю я в такую душевную щедрость. То есть, к кому-нибудь другому — вполне. Он такой, он может. Но не ко мне. У нас с ним как в восемнадцатом не заладилось, так и не шло никогда. Я уж про девятнадцатый молчу. И вдруг объявляется чуть ли не на третий день после моего возвращения, очаровывает Рашель и готовит мне вместе с ней сюрприз. Это с чего бы? Я ему кто?

— Может, в друзья набивается?

— В друзья? Это вряд ли. Я его, понимаешь ли, в девятнадцатом, правда, заочно, так сказать, за глаза под расстрел определил за бегство с фронта. И он, Жора, не знать этого не может. Я приказа ни от кого не скрывал, да и сявки его поганые, которые из блатных или интеллигентов, наверняка давно уже донесли.

— Ну, смотри, — пожал плечами Семенов. — Тебе виднее, только учти, времена меняются, люди — тоже.

— Горбатого могила исправит! — раздраженно бросил Кравцов, вспоминая тяжелый взгляд карих, казавшихся темными глаз и черные точки наколок на нижних веках. Знающие люди подсказали еще тогда в январе восемнадцатого, после первой встречи у Одесской Оперы, что наколки эти не простые, а очень даже особенные. Воры-законники так себя метили, и анархист Котовский — командир городского партизанского отряда, выходит, из той же породы происходил. Но не в этом суть! Японец тоже был бандит, налетчик и аферист, но вот Винницкий свой, а этот — нет.

— Зря раздражаешься. — Жорж достал папиросы, вял одну и вопросительно взглянул на Макса, предлагая "это дело перекурить". — Это по сути люди не меняются, а по форме очень даже склонны гибкость проявлять. Тот же Котовский, ну, кто он был в девятнадцатом? Никто. И в двадцатом — с трудом комбриг. А сейчас его Фрунзе вон как вознес. Может ему страшно там, на этакой-то высотище! Вот и ищет союзников…

— Нет, — покачал головой Кравцов, прикуривая от зажженной Семеновым спички. — Не вытанцовывается.

Он уже думал над этим, но ничего путного пока не придумал. То есть, кое-какие мысли имелись, разумеется, но, во-первых, этими предположениями он даже с Жорой поделиться не мог, а, во-вторых, все там было очень неопределенно с этими догадками, словно болото ночью да еще и в тумане.

— А что у вас в девятнадцатом произошло? — поинтересовался Семенов, знавший, что на большинство вопросов он всегда получит от Кравцова исчерпывающие ответы.

— Я в конце мая состоял при Реввоенсовете Двенадцатой армии. — Макс вспомнил то время и искренне удивился, как они его тогда пережили. Теперь, по прошествии всего лишь пяти-шести лет Гражданская война на Украине представлялась Кравцову кровавым хаосом, в котором тяжело ворочались или стремительно перемещались армии размером с полк и банды численностью в дивизию военного времени. Странное, страшное, но по-своему удивительно притягательное — словно доза кокаина — время. Время авантюристов и подвижников, героев и трусов, стяжателей и бессребреников… И степь… Почему-то ему часто вспоминалась горящая степь. Черное солнце, взмыленные, сходящие с ума кони, и шашки в вытянутых вперед руках верховых… И еще гул артиллерии, и дымные разрывы, и земля, дрожащая под слитными ударами копыт…