Командир легендарного крейсера

Мастера лжи из кожи лезли вон, стараясь перещеголять друг друга в своем грязном «искусстве», требующем мало ума, но много подлости. Например, некий Португалов писал в газете «Дальний Восток» 2 декабря 1909 года: «Какой радостью были переполнены наши сердца в начале 1904 года, когда мы читали в газетах варианты описаний действий у Чемульпо нашего крейсера «Варяг» и его, как в то время все были уверены, доблестного командира… Мы знали, что хотя в бою у Чемульпо мы не победили, но это был бой героический; один наш крейсер на шесть неприятельских… Бросив «Варяга», командир уехал в Россию и зажил потихоньку. Возгорались в разных портах жестокие матросские бунты. Вот во время одного из них, в Кронштадте, этот самый «герой» Чемульпо не пожелал идти усмирять восставших и за это был немедленно уволен в отставку, причем лишен почетных аксельбантов. Вот каков «герой Чемульпо и Кронштадта». Пусть же русские люди, слыша имя «Варяга», или звуки марша этого имени, или рассматривая изображение этого крейсера, преисполняются благодарностью к героям офицерам и матросам этого судна, но пусть же знают, что командир его не может быть причислен к этим героям. Он незаслуженно оказался в их среде. И счастье, что его скоро поняли, быстро «разъяснили» и удалили из флота…»

Читая подобные писания, можно ли было чувствовать себя спокойным?

Ощущение одиночества дополнялось усиливающимися физическими страданиями. Уже мало помогали прогулки в лес, работа в поле и на огороде. Врачи настойчиво рекомендовали снова ехать в Швейцарию, но для этого уже не было достаточных средств, да и в заграничном паспорте отказали бы…

В конце 1909 года Мария Николаевна решила, наконец, оставить Петербург и с двумя младшими сыновьями переехала в Мышенки. Это несколько приободрило Руднева, он даже занялся пристройкой к дому, чтобы удобнее разместить семью.

В новой пристройке он выделил одну комнату под «музей», где были собраны многочисленные предметы, связанные с морской службой хозяина. Большое место среди них занимали подарки, полученные при возвращении в Россию. Руднев часто приводил в этот свой любимый уголок ребят из школы и с увлечением рассказывал о походах по морям и океанам, о нелегкой, но увлекательной профессии моряка. Лица ребят озарялись улыбкой. Им хотелось стать такими же, как «дяденька Водя».

В. Ф. Руднев (1911 г.).

Если на долю кого-нибудь из них и выпало такое счастье, то только при Советской власти.

2

Руднев не тяготился жизнью в глухой деревушке. Он был тесно связан с жизнью через газеты, журналы, переписку, через общение с народом. Горячая любовь ко всему родному помогала ему и здесь находить душевное удовлетворение, и порою трудно сказать, чему он больше радовался: воспоминаниям о столичных проспектах или первым цветам на посаженных им яблонях!

Однажды гурьба босоногих ребятишек увидела тарантас, в котором сидел какой-то человек с блестящими пуговицами на плаще. Лошадь свернула с главной улицы к усадьбе Рудневых.

Через несколько минут Рудневы с радостью встречали неразлучного школьного друга Всеволода Федоровича — контр-адмирала Абрамова.

— Вот приехал вас проведать без предупреждения, — весело говорил он, — а то когда пообещаешь, всегда явится какая-нибудь помеха.

Началась нескладная, торопливая беседа, как это всегда бывает после долгой разлуки. Абрамов спрашивал друга, кто из бывших товарищей ему пишет, кто навещает.

— Друзья? — горько улыбнулся Руднев. — Друзья-то, брат, до черного дня. Вот только ты, Абраша, не изменил…

Гость переменил тему разговора. Он сообщил о столичных новостях, о переменах на флоте после революционных волнений, но как ни старался Руднев выяснить, каковы настроения матросов и той части офицеров, которая интересовалась политическими событиями, ничего узнать не удалось.

Несмотря на свои пятьдесят лет, Абрамов сохранил многие черты беззаботного, легкомысленного мичмана. К матросам он относился снисходительно, даже с известным уважением, что, собственно, и сближало с ним Руднева, но жизни матросов не знал, да и не интересовался ею, считая, что это — обязанность старшего офицера корабля.

Здесь, в деревне, Руднев не стеснялся друга и завязывал с ним длинные беседы. Он увлекался, начинал объяснять, как сам понимает происшедшие события, но Абрамов лишь недоуменно пожимал плечами.

Настал день отъезда. Тяжело было расставаться старым товарищам.

Раза два еще побывал Абрамов в Мышенках и каждый раз находил резкую перемену в здоровье друга.