Командир Особого взвода (СИ)

— Это только мертвые не потеют, — стальная коронка тускло блеснула в луче света из маленького оконца, когда Степан улыбнулся, — а я живой. Только тяжело потею, долго… что правда, то правда. Я, Андрюша, в свое время столько альвовских настоев выпил — мало не покажется. Учитель из меня дурные соки выгонял, он сам так говорил. Приучал тело работать быстрее и сильнее, раны залечивать. А на вкус все эти настои, скажу я тебе — дрянь страшная. Похлеще того, который ты нам под Волоколамском давал, чтобы волки нас не чуяли, помнишь? Так вот — тот просто малиной был. После альвовских сутки выворачивало сначала с непривычки-то, человек к ним не приспособлен. Многие помирали, говорят.

— А ты? — спросил Конюхов, и тут же, опомнившись, захохотал во все горло.

— И я, — старшина пожал плечами и перевернулся на живот, — ну, уважил наш Хозяин! Ай да баньку истопил! Обязательно надо оставить ему тут свежий веник. Не забудь, Саня. А теперь — ну-ка, Файзулла, поддай на каменку, да пройдись по мне березовым как следует!

Переждав лютый жар, вырвавшийся из каменки после ковша воды, татарин принялся стегать Степана веником — да так, что тот вскоре почувствовал, как тело становится звонким и легким, точно воздушный шарик…

Грохот двери заставил его подскочить. В баню ворвался Женька Ясин — уже одетый, передергивая затвор автомата.

— Немцы! — крикнул он.

— Чего? — Нефедов еще не успел осмыслить, но тело уже исполняло привычный ритуал, собираясь как пружина перед боем. — Какие немцы? Откуда?

— Отряд на опушке леса… Ласс заметил… Похоже, из окруженцев, а может десант… — Женька торопился, захлебываясь словами.

— Тихо, не шустри! — остановил его Санька Конюхов. — Сколько?

— Человек двадцать. Все в пятнистом, ранцы за плечами… Идут врассыпную.

— Ясно. Значит, не простая пехтура, — подытожил Никифоров, натягивая штаны.

Они едва успели выскочить из бани и повалиться в полынь, как тут же попали под обстрел. Немцы оказались зоркими и опытными, огонь повели густо, и даже Тар'Налю, в первую же минуту прострелившему головы двоим, пришлось залечь и откатиться за пенек. Пули взвизгивали, чавкали, врезаясь в бревна, гудящие под выстрелами, шипели в сырой траве.

Степан, подкатившись к остаткам забора, выцелил перебегавшую фигуру в камуфляже, нажал на спуск и тут же, на выдохе, подловил второго. Немец выгнулся, повалился в борозду между кучами сопревшей картофельной ботвы, заскреб каблуками по земле и угомонился.

Сзади вскрикнул Конюхов, длинно выматерился сквозь стон. Обернувшись, Нефедов увидел, что конопатый сержант зажимает ладонью плечо, а сквозь пальцы у него сочится кровь, лентой сползая по руке.

— Сашка, за баню! — крикнул он. Рядом вдруг возник Ласс.

— Нет, Старший, второй отряд заходит с другой стороны. Они обошли деревню, — альв оставался невозмутим, и только длинные пальцы с нечеловеческой быстротой порхали над патронником карабина.

— Проворонили! — старшина заскрипел зубами.

— Нет, Старший, — повторил Ласс. — Они шли под Незримым Словом, но их увидел Тэссэр. Кроме него, их не увидел бы никто, — альв выстрелил дважды, приник к земле, когда автоматная очередь сбрила траву у его головы.

— Никифоров, сзади! — старшина надсадно крикнул во весь голос, выщелкнул опустевшую обойму из «парабеллума». «Пропало чистое белье», — мелькнула нелепая мысль.

И тут он увидел, как распахнулась дверь бани, хотя изнутри за нее никто не держался. В проеме показалось что-то — мохнатое, черное, словно бы клубящееся, как дымный сгусток. Нефедову показалось, что он различает два глаза — горящие красные точки. Файзулла Якупов крякнул, что-то быстро сказал по-татарски, словно отгонял дурной знак.

— Сюда! — густой голос перекрыл выстрелы, над огородом будто прошелестел банный веник. Мгновенно сообразив, что к чему, Степан крикнул:

— Отходим к бане! За мной! — и рванул в открытую дверь предбанника.

За ним ввалились остальные, каким-то чудом поместившись в небольшом пространстве. Выстрелы снаружи сразу же стали слышаться еле-еле, словно всю баню обернули гигантской подушкой. Бойцы стояли, тяжело дыша, перемазанные травяной зеленью и грязью.

— Сашка тут? — Нефедов вытянул шею.

— Здесь… — прерывисто отозвался из полумрака Конюхов, которому Ласс бинтовал руку быстрыми витками. — Чего теперь, командир? Я. конечно, понимаю, что тактика и стратегия… Но они же нас окружили. Ясин погиб, пулю прямо в лоб получил, я сам видел…

Скрипнула, открываясь, дверь в парилку, но жаром оттуда не дохнуло — наоборот, холодом точно из погреба. Черный дым стоял в дверях плотно как кисель. И там, в глубине, два тусклых глаза смотрели сквозь него. Потом дым вдруг как-то сжался, втянулся сам в себя — и оказалось, что посредине парилки стоит маленький мужичок с черной бородой, в длинной исподней рубахе.

— Не бойтесь, — сказал он. Все молчали, и только Степан перевел дух и устало сел на лавку.

— Чего бояться? — сказал он. — Русский банник не обидит.

— Не обижу, — подтвердил мужик. Глаза его, цвета раскаленного угля в печке, впивались поочередно каждому в зрачки долгим взглядом. — Уважили. Истопили баню. Все честь по чести.