Командир особого взвода

– Спасибо, товарищ Нефедов, – пожал ему руку человек в штатском. – От всех нас спасибо.

Он протянул раскрытую коробочку, и Степан нетвердой рукой принял ее, мельком увидев свой орден – четвертый Георгиевский крест.

– Служу Советской России, – хрипло сказал он и тут же зачем-то добавил: – Вы извините, что не в парадной форме я. Прямо с задания, не успел ничего…

Но тут старшина увидел, что из президиума к нему идет Калинин. Михаил Иванович взял Степана за плечи и долго смотрел ему в глаза. Потом расцеловал – троекратно, по-русски.

– Ты в зал посмотри, старшина, – сказал он негромко. – Там вся твоя парадная форма стоит. Все их награды – твои, можно сказать.

Нефедов повернулся, и у него перехватило дыхание. Сжимая коробочку с орденом, сквозь пелену, от волнения застилавшую глаза, он увидел, как тут и там по залу встают люди. Десятки людей. Разных званий и родов войск, офицеры и солдаты – все они смотрели на Степана и молча, стоя по стойке «смирно», отдавали ему честь.

Старшина беспомощно оглянулся на Калинина и тут же снова стал смотреть в зал. Теперь он увидел, что сбоку отдельной группой стоят Охотники.

Каждого из них он знал в лицо.

Последние солдаты особого взвода, раскиданного по всей стране и собранного в Кремле, смотрели на своего командира. А он, словно слепой, осторожно спускался со сцены, не отводя от них глаз.

Россия. Новосибирск. Наши дни

Генерал-полковник в отставке Виктор Иванцов не спал. Лежал в темноте, в спальне с наглухо задернутыми шторами, и чего-то ждал. Шторы он задергивал всегда основательно – любил, чтобы ночью было совсем темно, чтобы ни единый лучик света не проникал в комнату. Хоть луна, хоть фонари, хоть звездное небо – разницы нет, пусть уж лучше совсем хоть глаз коли. Так лучше думалось.

Иванцов ворочался на широкой кровати, будто медведь в берлоге, которому никак не удается залечь в спячку до весны. После смерти жены спал Виктор Сергеевич совсем мало – непривычно было не чувствовать под боком родного человека, опустевшая постель отдавала в бок холодом, не спасало даже толстое пуховое одеяло.

«У моря погоды жду, твою мать!» Выругавшись вполголоса, Иванцов спустил ноги с кровати, нашарил худыми ступнями меховые тапочки. Растревожила Геля своим звонком, который день уже все мысли вокруг этого… Заснуть сегодня, похоже, и вовсе не удастся. Ну что ж. Значит, опять ставить чайник. Прошаркал на кухню, щелкнул кнопкой, чайник зашумел успокаивающе. С литровой кружкой черного, как деготь чая, больше похожего на чифир, старый военный отправился в кабинет. Лампа над столом разогнала ночной мрак, свет упал на книжные полки, вспыхнул на лезвии старинного кавказского кинжала с кубачинским чернением – Иванцов пользовался им как закладкой. Сейчас кинжал лежал рядом с большим потертым альбомом в зеленой кожаной обложке.

Опустившись в кресло, генерал-полковник устроился поудобнее, отхлебнул чаю. Потом, будто решившись, кивнул сам себе головой и открыл альбом на середине, наугад.

Взгляд упал на большую выцветшую фотографию.

– Орлы, – улыбнулся Иванцов, – орелики мои…