Командировка

Так было. В наше время кустарное ремесло стало фабричным; центры мехового производства давно переместились в Порхов, в Ленинград, в Казань, в Киров и увели за собой из бывшей овчинной столицы целые семьи, особенно мужчин. Оставшиеся утешались вестями, что и на стороне, в чужом краю, земляков отличают по умению. Само же Мурашкино, пережив крутые времена упадка, почти полной утраты себя, запустения, вновь поднялось и заявило о себе как центр сельскохозяйственного района, столица тех самых крестьян, земледельцев и животноводов, на которых сегодняшние мураши привыкли смотреть с уважением: откуда что взялось!

Еще в Горьком, в областном управлении сельского хозяйства, мне говорили: любопытный район. Любопытные люди. Самостоятельные. Другие по нескольку раз на неделе постучатся — за советами, вернее, за указаниями. А эти — сначала сделают, потом расскажут. Самостоятельные и предприимчивые люди.

Когда умер прежний секретарь райкома Серов, в Большом Мурашкине горевали по-настоящему. Жалели покойного, который много доброго сделал в войну и после войны, и, что греха таить, себя тоже жалели. Присматривались к новому секретарю райкома Аулову, нездешнему, неизвестному. Ждали, с чего начнет. К тому времени, когда Аулов прибыл в Большое Мурашкино, район считался слабым и без «хозяйственного лица». Но по всему видно было, что Серов замышлял что-то вполне определенное, да не успел. После него многое в суете реорганизаций потерялось.

Новый секретарь райкома ничего менять не стал. После долгих разговоров с председателями и в производственном управлении он разыскал пенсионера Мосягина, и вдвоем они несколько раз выезжали в колхозы, от фермы к ферме. Везде Аулов видел крупных коров одинаковой табачно-палевой масти и с одинаковым белым пятном на морде, будто бы губы в сметане; животные эти носили немного неуклюжее и торжественное название — большемурашкинский швицизированный скот. А Мосягин одинаковых коров отличал, называл по имени.

Коровы эти были делом всей жизни Мосягина. В его жизни много чего было, но бесполезно, даже неправильно пересказывать внешние события биографии Мосягина, потому что совсем он не из тех людей, чья судьба определяется обстоятельствами, о ком узнают из анкетных данных. Так из графы «образование» выяснилось бы, что за его плечами духовное училище (прогрессивный молодой поп их деревни уговорил отдать туда способного мальчишку), два года духовной семинарии (на третий он сбежал), менделеевские курсы для поступления на естественный факультет Петербургского университета (и поступил бы, если бы не началась первая мировая война), школа прапорщиков (окопные университеты, и новая война — гражданская, и штабная работа в Красной Армии уже в мирное время); тем неожиданнее прочтется в графе «профессия»: зоотехник. Но разные бывают зоотехники. Любознательный крестьянский сын, он с детства страстно любил животных, и чем больше видел и читал, чем старше становился, тем больше ценил в них красоту и продуктивность, именуемую породой, ту избранность, в которой так умно и целесообразно воплотилась власть человека над природой. Всяк из жизненных впечатлений берет свое; а Мосягин даже в давнем галицийском походе запоминал коров в тамошних культурных поместьях.

В начале тридцатых годов обстоятельства благоприятствовали ему настолько, что он смог наконец, демобилизовавшись, заняться избранным делом. Ему пришлось выдержать борьбу: Наркомзем районировал в Мурашкине красногорбатовский скот, Мосягин к этому времени думал иначе. Швицкая порода, происходившая из швейцарских предгорных кантонов, подвижные, выносливые, холодоустойчивые животные, почти не уступающие симменталам в дойности, завезенные в давние времена просвещенным помещиком, казалась ему более подходящей для здешних условий, и он начал восстанавливать ее из местного выродившегося скота.

С легкой руки Мосягина любой крестьянин получил редкую возможность за хорошие деньги, полученные под расписку от чудака-зоотехника, отвести на совхозный двор старую беззубую корову, лишь бы в ней угадывались нужные признаки. Мосягин особо ценил «старух» — они, считал он, ближе к корню породы, пусть успеют принести хотя бы по одному теленку. Районный зоотехник по племенному делу, типичный практик, Мосягин сам принимал телят, сам учил раздаивать, отмахивал за день десятки километров от фермы к ферме, умел ладить с людьми. И при всем том был человеком одержимым, не желавшим считаться с препятствиями, даже такими, как война.