Командировка

Дорогая Прасковья Григорьевна, спешу поделиться огромной радостью: нашелся Задвернюк! Тот самый Алексей Фомич Задвернюк, что ушел со мной на Севастополь, самый близкий мой фронтовой товарищ. Живет под Горьким, работает в колхозе. Написал ему, сговариваемся о встрече, послал Ваш адрес, он, конечно, и Вам напишет.

Севастополь.

Алексей Фомич Задвернюк —

Прасковье Григорьевне Перекрестенко

Как обещал, пишу о нашей с Лаврухиным встрече. Как Вы знаете, встретиться договорились в Москве. Я приехал раньше, немного отдохнул и поехал встречать на вокзал. На перроне все волновался: узнаем ли друг друга? Медленно подошел поезд, смотрю на окна шестого вагона. Вдруг слышу — поезд еще не остановился, — кто-то сильно стучит изнутри. Лешка! Лаврухин! Узнал… Зажали друг друга в объятиях, у самих слезы, не можем выговорить ни слова. Так и простояли несколько минут.

Семь дней провели с ним в Москве. Были в Мавзолее, во Дворце съездов, а больше разговаривали.

Сердце не стерпело, чтобы не побывать у друга в гостях, так что еду с ним в Севастополь. Заеду, конечно, и к Вам в Евпаторию. Так что ждите еще одного из своих сыновей…

Горьковская область, к-з «Путь к коммунизму».

^{Примечание автора.}

^{После публикации очерка в «Известиях» (апрель 1969 г.) спорный дом был, разумеется, возвращен П. Г. Перекрестенко, она и сейчас в нем живет. В декабре 1983 г. в нашей газете появились очерки Э. Поляновского «Хроника одного десанта» и «После десанта», где вновь упомянута Прасковья Григорьевна, ныне персональный пенсионер. В очерках Поляновского подробно рассказано о подвиге Ивана Гнеденко, прослежены судьбы А. Лаврухина и А. Задвернюка. К сожалению, того и другого уже нет в живых.}

Карское море, белый теплоход

Прошлым летом в Новосибирске я увидела у причала «Марию Ульянову» и взгляда не могла оторвать. Это очень красивое и дорогое речное судно. Белоснежные палубы, музыкальные салоны, прекрасные рестораны, отделанные красным деревом и ажурной медью. Был час отплытия. Играла музыка, со всех палуб махали нам, остающимся на берегу, оживленные пассажиры.

Странное ревнивое чувство овладело мной. Журналистское дело сводит и разводит нас с разными людьми, не то что с судами. Вот и в Новосибирске у меня вполне сухопутная задача.

Ладно, думала я, отчаливайте. А все-таки первым (и единственным в том рейсе) пассажиром на «Марии Ульяновой» была я! Таинственно мерцали за стеклом пустые салоны, плененный и спутанный рояль спал на спине, как пойманный жук, четырьмя ножками кверху. Чуть позванивала узорчатая медь, чуть поскрипывало полированное дерево… Чем бредил тогда наш лайнер в канун отплытия? Речными плесами, туристами, праздничной толпой на причале? В ресторане 1-го класса призрачный клиент требовал призрачную жалобную книгу у призрачного официанта… «Мария Ульянова» в составе каравана речных судов своим ходом шла Северным морским путем в Сибирь, к устью Оби.

Отплывал караван из Архангельска. Поросший мокрым лопушком переулок, вымытые дождем половицы тротуара, приземистый особняк с геранями на подоконниках — все это мало походило на преддверие Арктики. Вывески у крыльца не было, но начальника отряда Лазарева здесь знали. В комнате, набитой народом, сидел за столом немолодой очень усталый человек и листал накладные. Взглянув мельком на мою командировку, он вздохнул и сказал:

— Ну, ладно.

Потом встал и объявил:

— Поздно уже, будем расходиться.

Зевнув, он надел плащ «районные будни» и взял мой чемодан. Мы миновали пассажирские причалы и спустились к самой воде, где под сенью мачт и кранов женщины полоскали белье. По дороге я спросила его, когда отплытие, он неопределенно махнул рукой. Я попробовала узнать еще об экспедиции, предстоящем рейсе, он буркнул что-то вроде: «А!..» и поманил рукой старенький буксирный катер. Пожилой речник перекинул нам трап, в маленькой застекленной рубке мне подвинули высокий, как в баре, табурет, чтобы глядеть на реку, скучающий Лазарев устроился внизу.