Командировка

В конце сорок третьего года наши уже стояли на Перекопе. Лежа под полом, Цыпкин и Павлов слышали, как гудит от канонады земля.

Весна сорок четвертого пришла в Крым необычно поздно. В первый по-настоящему весенний день восьмого апреля войска второй гвардейской армии прорвали оборону немцев на Перекопе. Девятого апреля по сакскому шоссе в Евпаторию прибывали гитлеровские войска и, не задерживаясь в городе, спешно направлялись на север, к Перекопу. Десятого апреля шоссе ненадолго опустело, а потом на нем опять показались машины, повозки и пешие, пока еще не густые колонны гитлеровцев, но двигались они уже не на север, а точно на юг, к Севастополю.

Одиннадцатого апреля началось бегство. Двенадцатого — паническое бегство. Утром двенадцатого мальчишки-чистильщики пришли, как обычно, на свое место — на углу приморского сквера. Ящиков со щетками и кремом «люкс» при них не было. Они пришли насладиться фашистским драпом.

Впереди еще год войны. Еще будут бои, еще много верст — все дальше и дальше от Крыма на запад — отшагает со своей ротой боец Алексей Лаврухин. Но для Евпатории самое страшное было уже позади. Выйдя утром во двор, Паша Перекрестенко будто впервые увидела на ступеньках, на тропинке прохваченный апрельским солнцем тополиный пух, услышала сквозь тишину ласковый шум моря, и можно было, не оглядываясь, выйти за ворота, не прячась, пройти по улице. Во дворе она увидела Марусю Глушко. Женщины бросились друг к другу и расплакались. Выдержали, выстояли, дождались своих!

Война подвергла Пашу Перекрестенко и Марусю Глушко двойному испытанию, потребовав от них сначала мгновенной нерассуждающей решимости, затем — в течений двух лет — осознанной и непоколебимой верности долгу.

Может быть, им не удалось сделать много. И все же на их долю выпало достаточно, чтобы до конца дней жизнь каждого была освящена общей их памятью. Хотя бы о самом лучшем. О редком мужестве женщин, каждую секунду смертельно рисковавших собой, своими детьми. Об Аниных стихах. О радости освобождения, которую немногим довелось пережить с такой полнотой. О Евпаторийском десанте и о том, чему враг не мог найти объяснения даже через много лет после войны. Написал же в своих мемуарах Эрих фон Манштейн, что 5 января 1942 года в Евпатории вспыхнуло грандиозное восстание мирных жителей и партизан. Это, конечно, не так: партизаны были в горах, а не успевшие эвакуироваться мирные жители, в основном женщины, дети, старики, не были способны на вооруженное выступление, как мы знаем, обратившее фашистов в бегство. Но правда и то, что десант задал гитлеровцам страха, а у страха глаза велики. И еще правда то, что евпаторийцы, чем могли, помогали десантникам. Сам того не зная, Манштейн воздал должное таким, как Прасковья Перекрестенко, Мария Глушко, Анна Кузьменко.

После войны они разъехались. Перебралась в Симферополь Мария Дмитриевна Глушко. Работает в Новосибирске Анна Кузьменко. В Евпатории осталась только Прасковья Григорьевна Перекрестенко, и жизнь ее, как можно понять из приведенного выше письма, далека от благополучия. Правда, муж ее, Николай Антонович, вернулся с фронта цел и невредим. Но уже в последующие годы она много перенесла горя. Один за другим умирали ее родные — отец, мать, сестра, единственный сын. Сама много и тяжело болела. Нужно было жить, заботиться о муже, о маленьком внуке. И, наконец, как видно из письма в редакцию, дом, в котором она прожила столько лет, стал для нее источником несправедливых, а потому жестоких житейских обид. Подумать только — женщина, спасшая жизнь председателю Евпаторийского горисполкома, судится-рядится с Евпаторийским горисполкомом!

Но что же сам этот председатель Цыпкин, что же Павлов? Оба, кого она скрывала и кто, позови она хоть за сто верст, должны были бы вступиться за нее и напомнить не очень памятливым и не слишком любопытным официальным лицам о ее праве на внимание. Ведь все, о чем она просит, — оставить ее в этом доме, она готова внести за него деньги. Ей отказывают.

Цыпкин ничего о том не знал. Она же была наслышана о его тяжелой сердечной болезни и не хотела тревожить. Тогда, в день освобождения, шатаясь от счастья и дистрофии, так, что даже сбереженный за два года автомат стал тяжел, Цыпкин вышел на запруженные народом улицы и узнал: еще в сорок втором гестаповцы, когда они с Павловым только начинали свою жизнь в подполье, привели из Симферополя его не успевшую эвакуироваться жену и двоих мальчиков на Красную горку и расстреляли. Вскоре он навсегда уехал из Крыма.

Павлов жил неподалеку от Евпатории, в областном центре. Орденоносец, персональный пенсионер. Он знал о жилищных тяготах Прасковьи Григорьевны Перекрестенко. Но на прямой наш вопрос ответил с ошеломляющей неприязнью: что заслужила, то и получает. Обойдется и без дома. В подполье проявляла пассивность, работала под нажимом. Кормила ли? Ну, разве что кормила…