Командировка

«Куда хочу — туда смотрю». И ходит за мной целый день, и ходит. После мы кушали, он в меня кинул печеньем. Прямо в щеку попал. Такой дурак. Я сказала Тамаре Яковлевне: «Вовка кидается». А он сказал:

«Я хотел ей печенье свое отдать». Нужно мне его печенье, да? По-моему, он просто глупый. Как ты думаешь, дядя Витя?

У меня как раз было такое состояние, что я ни о чем не думал. Я забыл о времени, о Наталье, о неоконченной командировке — обо всем. И это благодаря ей, маленькой щебетунье с голубым бантом. Она была тем самым существом ли, посланцем небес? — но тем самым, что сладостно поглощает внимание без остатка.

— Видишь ли, — сказал я, — в твоих отношениях с Вовой трудно разобраться со стороны. И все-таки, мне кажется, тебе рановато рассуждать о любви.

— Почему?

— Ну, как тебе сказать. Любовь требует больших сил, а у тебя их мало.

Леночка недоверчиво пискнула.

— Каких сил? Ты что, дядя Витя?

Я сделал глубокомысленный жест: почесал в затылке.

— Я, правда, помню, тоже в четвертом классе привязался к одной девочке. Она мне нравилась. Но это не любовь, это была дружба. Честно сказать, я вообще удивляюсь, как это мы с тобой заговорили о таком предмете. В нем и взрослые-то мало смыслят… Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом. Ты смотрела фильм «Карлсон, который живет на крыше»?

— Да.

— Он тебе нравится?

— Нравится, нравится… А почему вон те тетеньки курят? Разве им можно?

— Курить вредно, — сказал я с натужной уверенностью, — и мужчинам и женщинам.

— Мишка сказал, он уже два раза курил.

Это который тебе голову откручивал?

— Он ведь плохой, да?

Не знаю… Пойдем домой, Лена, уже восемь часов. Мама волнуется…

Из первого попавшегося автомата я позвонил Наталье: никто не ответил. Тяжелое предчувствие морозцем обожгло лопатки. То, что я сделал сегодня, и то, что делал все последние дни, представилось вдруг гигантской нелепостью, которая неминуемо повлечет за собой другие нелепости. Я испугался и вобрал голову в плечи. Среди сплошных несуразностей, скаливших акульи морды, было одно живое пятно — девочка, которая вела меня за руку. Она одна не была порождением бреда, и если за нее держаться, если за нее крепче держаться, то, наверное, еще можно уцелеть.

«Это нервы! — подумал я. — Погляди, сколько вокруг красивых, смеющихся лиц. Погляди. Возьми себя в руки. Не раскисай! Это нервы!»

Я подумал, что когда-то и я ходил, сунув свою ладошку в большую сильную руку, и как хорошо, что тот, кто держал мою маленькую спичечную ручонку, не был похож на меня…

— Леночка, ну куда ты меня тянешь, совсем не в ту сторону! Пойдем быстрее. Ты устала? Давай я тебя понесу.

— Хочу на качели — Какие качели? Мы были уже на качелях. Мама ждетг волнуется.

Девочка упрямо, изогнувшись в скобку, изо всех сил стаскивала меня с разумного пути.

— Вон, дядя Витя, вон! Смотри, какие качели. Ну пожалуйста! Разочек покатаемся, и все. Ну пожалуйста!

— Надо же билет купить.

— Купи.

Я купил билеты, мы сели в лодку, которая стала немыслимо взлетать под перекладину. Черт ее раскачивал, а не я. Леночка визжала от восторга. Глазенки ее — два фонарика-то снизу, то сверху посылали лучи. Детский крик висел над всем парком, как вой сирены. Я попытался улыбнуться в ответ Леночкиной радости, но губы не разомкнулись. Вверх — вниз!

Парк — сплошь движущиеся тени. Тени на огромной с, тене асфальта, утыканного гвоздями деревьев.

Вверх — вниз! Наваждение. Бесовские штучки. Запомнишь, Наташенька, как ты меня не любила!

— Хватит! — крикнул я. — Хватит, малыш! Давай остановимся!

— Еще, дядя Витя! Еще!

Пожалуйста. Вверх — вниз! Трава не расти.

Вверх — вниз! Сколько еще так можно? Ах, чудесно!

Ах, превосходно! Вверх — вниз!

— Ты какая-то неугомонная, — сказал я, когда мы подходили к метро. Беззаботная какая-то. Совсем не думаешь, как там мама. А вдруг она плачет от горя и считает, что мы с тобой погибли.

— Да? — спросила Лена озабоченно.

— Еще бы.

— Давай тогда позвоним.

Мы зашли в будху. Набрав номер, я поднял Лену на руки и сунул ей трубку.

— Мама, мама! Это ты?.. Мы с дядей Витей качались на качелях… — Я безразлично следил за инвалидом у табачного киоска. Он уронил себе под ноги паччу сигарет и бумажник и пытался поднять. У него была одна рука.

Я бы помог, но если опустить Леночку на пол, не хватит, пожалуй, провода. «Ой, мама!.. Мы же едем.

Ну, ничего не случилось… Ладно, ладно», — Лена отвечала матери уже со сморщенным, напряженным лицом, а Натальин голос доносился до меня паром кипящей струи. Слов я не разбирал.

— Дядя Витя, мама хочет с тобой поговорить…

Я принял у нее трубку.

— Алло, Наташа! Привет!

Услышал я не слова, а какой-то приглушенный змеиный шип, из него все же уразумел, что вскорости мне грозит тюремное заключение.

— Хорошо, хорошо… — буркнул я и, не дослушав, повесил трубку.

Инвалид все еще подбирал с асфальта свои вещи.

Два высокорослых прыщавых юнца торчали неподалеку, наблюдали и перегибались от хохота. У одного волосы до латунного блеска выкрашены хной. Я велел Леночке стоять на месте, подошел к однорукому и распихал сигареты и бумажник ему по карманам.

— Эх старина, — сказал я. — Что же ты так?