Командировка

Очень освежает. Я их наслушался досыта, теперь твоя очередь. Кушай на здоровье! То-то слетит спесь твоего царственного равнодушия, то-то ты завертишься, дорогая, как грешница на сковородке. Очень рад за тебя. Очеловечься маленько. В любви важно нанести удар побольнее. Ведь так ты считаешь? Что ж, испытай на себе. Скажешь, ребенок — запрещенный прием?

А любовником пугать — не запрещенный? А бесценный платок, изделие инвалидной артели, в урну — не запрещенный? Все хорошо, что больно. Поспевай подставлять бока. Я тебе еще и не то устрою. Дай только время…

Видимо, не слишком добрая улыбка проступила на моем лице, потому что Леночка случайно взглянула, еще раз взглянула, отодвинулась:

— Дядя Витя, ты чего так смеешься?

— Как?

— Как волк. Ты разве злой?

О, ясновидящие детские очи!

— Нет, я очень добрый.

— Дядя Витя, а почему ты к нам давно не приходил?

— Уезжал в другой город.

Леночка устала смотреть в окно, вздохнула и сказала:

— Знаешь, мне тоже хочется уехать…

— Куда же это, малыш?

— Далеко. И не ходить в детский сад.

— Тебе не нравится в детском саду?

— Не очень нравится. Мальчишки дерутся. Мишка Кленин — такой прямо бандит. По нему давно тюрьма плачет… Дядя Витя, а как это «тюрьма плачет»?

У нее слезки текут, как у детей?

— Кто это тебе так сказал про Мишу?

— Нянька наша. Она говорит, по Мишке тюрьма плачет и по Сашке. Но Сашка лучше Мишки. Он за меня два раза заступался. Он хороший мальчик. Нянечка говорит, разрази вас гром, черти окаянные.

Дядя Витя, как это гром может разразить? А разразить какой болезнью? Гриппом?

— Нянечка у вас, видать, добродушная женщина?

— Да. Она добродушная.

Водитель подмигнул мне в зеркальце:

— С этим народом кто хошь голову потеряет.

Леночка сама ему ответила:

— Голову нельзя потерять, она на шее крепко прикреплена. Мишка пробовал у меня оторвать голову, тянул, тянул, а так и не оторвал. Он сказал, потом еще раз попробует, после чая. Но забыл попробовать.

От печального воспоминания Леночка взгрустнула и опять уткнулась в окно. Мне страшно хотелось взять ее на руки, прижать к себе худенькое тельце, погладить по светлой головке, утешить. Но я не посмел…

У первого же киоска Лена остановилась и потребовала:

— Купи мне мороженое!

Именно потребовала, а не попросила, и искоса внимательно следила за моей реакцией. Я был в затруднении. Тогда она сразу сменила тон:

— Дядя Витя, купи мне, пожалуйста, мороженое.

Вон то — в пакетике. Я его так люблю. Оно кисленькое. И себе тоже купи. Увидишь, какое вкусное. У тебя есть денежки?

— Деньги-то есть, но я не знаю, можно ли тебе…

— Можно, можно.

Купил ей мороженое, какое она хотела. Леночка спешила, порхал ее алый язычок, слизывала мороженое с пальцев, с ладошек. Смешно оттопырила локти и нагнулась, чтобы капало на землю.

— Вот видишь, — сказал я. — Дай сюда, а то вся заляпаешься.

— Не дам! — она отступила, продолжая судорожно глотать и лизать.

— Что же ты такая жадина?

Она глотала, давилась холодом, устремив на меня налившийся слезами взгляд.

— Не торопись, горло простудишь.

— Ммм…

Расправившись со стаканчиком, Леночка дожевала и вафельное донышко и протянула мне обе ручки.

Я достал платок и оттер с ее розовых пальчиков липкость и холод.

— Я не жадина, — сказала она с запоздалой обидой. — Я всем даю свои игрушки поиграть. А Мишка никогда не дает. А у него только и есть одна машина и два солдатика. А солдатикам Мишка руки отломал и сказал: они ранены в бою.

В парке имени Горького я когда-то впервые поцеловал девушку. Было лето после десятого класса, мы с приятелями чуть ли не каждый вечер ездили сюда в поисках приключений. И мы их находили. Еще бы не найти приключения стайке щенков, возомнивших себя мужчинами и без устали шныряющих по аллеям, втягивая чуткими ноздрями упоительные звуки вечерней жизни. На большой арене бесплатные танцы, играл духовой оркестр. Тут собиралась тьма-тьмущая народу, тут знакомились, договаривались о встрече, задирались, сводили мгновенные счеты. Тут однажды мне чуть не проломили череп железной трубкой. По всему парку катилась музыка, сверкали аттракционы, раздавались таинственные оклики, вспыхивали петарды.

Каждый шаг по дорожкам отдавался в сердце знобящим предчувствием. Парочки целовались на укромных скамейках, мы их безжалостно вспугивали. Мы хохотали без удержу, свистели, вопили и чувствовали себя непобедимыми. Нескучный сад темнел мрачной ямой, и оттуда, из травы, доносились какне-го мерные могучие вздохи. Казалось, там залегло грозное чудовище.

К середине лета компания наша стала распадаться: многие завели себе подружек, другие углубились в подготовку к экзаменам. А я почему-то остался в числе тех, кто упорно продолжал бесцельные изнуряющие прогулки. Мама была еще жива и здорова.