Командировка

Поначалу задача моя была проста, и понимал я ее просто: мне следовало так или иначе убедить товарищей из института заново заняться более тщательной отработкой узла. Таково было задание, данное мне Перегудовым. Но постепенно, вживаясь в эту атмосферу нервозности и недоговоренности, этого неестественного возбуждения, я ощутил в себе желание помочь не только Перегудову, но и всем здешним товарищам: и Капитанову, и Никоруку, и Шутову. Мне бы изменить тактику, мне бы не раздражать их своим горячечным мельтешением. Это были прекрасные люди, они бы поняли меня. О господи, кто дал мне право судить их и подозревать! Я испытывал чувство странного, глубокого отчуждения от самого себя, того, каким я был всего несколько дней назад. Говорят, шлея попала под хвост. Да, мне попала шлея под хвост, я не умел остановиться, расценив с самого начала свою миссию, как визит лазутчика в стан врагов, я и действовал соответственно. Более того, с некоторым страхом я сознавал, что вряд ли теперь остановлюсь, пока не расшибу лоб о стену рядом с открытой дверью…

Приблизилась Шура:

— Виктор Андреевич, нате, поглядите в зеркало.

Неприятное я увидел зрелище. Пудра растеклась, обнажив боевые царапины, слипшись ошметками на скулах. Ряженый!

— Что же мне делать, Шура? Я ведь людей могу напугать.

— Ой, давайте я вам помогу.

— Прямо здесь?

Фея в джинсах, любезный мой приятель, увела меня за собой в укромное местечко, возле туалета, и тут, смеясь и дурачась, занялась моей внешностью, как сестра милосердия. Своим платочком протерла мне кожу, а потом нанесла новый слой крема и пудры.

Но не французской, а отечественной, со Знаком качества; лицо защипало и стянуло к вискам, точно тонкой резиной его заклеили. Ухаживая за мной, высунув от усердия кончик языка, Шура несколько раз коснулась меня грудью, от ее тела сквозил душный молочный запах.

Опять мы с Шурой в коридоре. По ней видно: она что-то обдумала для себя, решила и готова сделать роковой шаг.

— Виктор Андреевич, если хотите… после работы.

— Что — после работы?

Смятение в гордом сердечке. Она не желает верить, что все это время я вторым планом не прикидывал, как к ней подступиться.

— Ну, вы же сами говорили вчера… — смущена неподдельно. Не привыкла навязываться. А ведь какая хитрющая девчонка. Прямо разведчик. Не собирается выпускать меня из поля зрения даже вечером.

Тайно встала на защиту неизвестного мне человека. Хотя почему же неизвестного? Скорее всего, это сам Капитанов и есть, гвардеец без мундира. Либо мой друг Петя Шутов.

— Это слишком серьезно для меня, Шура, — сказал я, нахмурясь. — В моем положении нельзя быть легкомысленным.

Краска мгновенно заливает ее щеки, и без того розовенькие.

— Что вы подумали, Виктор Андреевич? Я могла бы показать вам красивые места. Только и всего.

В этом ничего нет плохого.

— Конечно, — заметил я наставительно. — Для тебя — ничего. А со стороны? Что могут люди подумать?

Пожилой командированный и прелестная девушка гуляют вечерней порой под пальмами. Любуются природой. Это же вызов общественному мнению. Пойди потом доказывай, что ничего не было. А вдруг было?

— Хорошо! — зло бросила Шура, отворачиваясь от моего мерзкого лица.

Но я не успокаиваюсь:

— Потом — это опасно. На меня может быть покушение. Заодно и тебя не пожалеют. Нет, Шура, риск слишком велик. Надо все толком обмозговать.

А тебе очень хочется?

Прикусила губку, задышала грудью, вытянулась в тугую струну.

— Куда теперь?

— К Прохорову и обедать. Надоело мне это бессмысленное хождение. Ну уж, как говорится, взялся за гуж, не говори, что не дюж. Я так считаю, Шура.

Она шла впереди как бы уже по заведенному нами ритуалу, а я плелся сзади, смотрел, как под тонкой тканью струятся ее плечи, лопатки, подпрыгивает каштановый пучок волос, и продолжал бормотать, как маньяк:

— Еще бы я не хотел вечером, да ведь опасно.

Надо считаться с обстоятельствами. Мало ли чего мне хочется. Один мой приятель захотел приобрести автомобиль, а денег у него не было. Где он теперь?

Я имею в виду, не автомобиль, а приятеля. За решеткой. Увы!

У лифта Шура резко остановилась, так, что я невольно натолкнулся на нее, прижался на миг к горячей спине.

— Может быть, хватит?!

— Шурочка, да ты что? Это я так болтаю, с расстройства. Ты же единственный человек, который со мной здесь приветлив. Давай будем друзьями и остановимся на этой черте.

— Если бы не наши официальные отношения, я бы влепила вам пощечину.

И влепила бы. Я видел. Ах какая все же тоска!

Нельзя же без конца фиглярствовать. Какого смысла ищу я в самоунижении? Какая радость в самопредательстве?

Вдруг лицо ее чудесно переменилось, сверкнула перламутровая полоска между алых бутонов:

— Нет, не могу на вас сердиться. Хоть поклясться! Ой, не могу! Какой-то вы… ну, как мальчишка.

Зачем вы меня дразните? У вас виски седые.