Командировка [litres]

— К рэкетиру? — Михаил брезгливо поморщился. — Хотя… ход вашей мысли, как говорится в известном школьном анекдоте, правильный. В нашей державе самый работающий капитал — бандитский. Я сюда отношу и капиталы наших бывших партийных боссов… — И, видя недоуменный взгляд собеседника, скорбно кивнул: — Да-да, Иван Григорьевич. Кто-то из них прикарманил партвзносы. А это даже по тем временам — миллиарды….

Ивана Григорьевича партвзносы не интересовали, хотя там была и его не одна тысяча, а он и свой партбилет в руках не держал ни старый, ни новый. Ему только сообщили, что поменяли и, с учетом профессии владельца, обошлись без фотокарточки.

Ивана Григорьевича интересовала только своя лаборатория, без нее, он понимал, не выйти на ту, что готовила массовую смерть. Как на нее выйти, знал он один, бывший эксперт Исследовательского центра Пентагона. Он продумывал ходы. А хорошо продумать могли помочь только большие деньги.

Витя Кувалда как мультимиллионер мог раскошелиться, конечно, под нажимом мэра, но попадать к нему в зависимость не хотелось. Славко Тарасович не скрывал своих благих намерений, но, как известно, благими намерениями выстлана дорога в ад.

Слушая Михаила, Иван Григорьевич грустно усмехнулся и эту усмешку если Михаил и заметил, то отнес ее разве к тому, что видел. А видел он закопченные потолки, облупленные стены и под ногами всевозможный мусор — свидетельство деятельности торопливых кооператоров.

Подобное варварство произошло на всех заводах города: всюду были видны следы разрухи, напоминающие подвалы Сталинграда в дни великой битвы.

Невольно в памяти возникла картина далекого детства. Семилетнего Ваню отец возил на водяную мельницу — к мельнику на пасеку. Они опоздали на целый год. Пасеки уже не было, мельница стояла, так как мельник, как потом оказалось, был арестован: говорили, что он кого-то утопил. Мельника освободили после того, как утопленник сам объявился — вернулся из Сибири, куда ездил на заработки. Но мельницу уже пустить не удалось. Пока мельника держали под арестом, мужики из ближайших сел увезли жернова, из плотины выдернули дубовые сваи — и вода ушла. Единственным утешением для мельника было извинение прокурора….

Иван Григорьевич смотрел на бывшую заводскую лабораторию, а видел разоренную страну. Кто-то когда-то извинится перед народом, но позволят ли народу подняться на ноги? Годы работы в Пентагоне такой уверенности не внушали. Он знал тех парней, которые для России планировали разруху, знал тестя-сенетора, для которого Россия — что для быка красная тряпка.

— Будем, Миша, подбирать людей.

— Будем, Иван Григорьевич. Но прежде — надо найти валюту.

— Надеюсь, для доброго дела найдем. А вы тем временем составьте список, что нужно в первую очередь, во сколько это обойдется.

— Приборы бы…

— Может, с приборов и начнем…

— Мне бы, Миша, проскочить в Москву. В институте микробиологи когда-то у меня были друзья. Но проскочу, когда встречусь с сыном. А сегодня, знаешь, кого я хочу видеть?

— Свои будущие кадры?

— Верно! Вот если бы Надежда Петровна Забудская согласилась поменять бездействующую школу на действующую фирму.

— Тогда — к Забудским. Но сначала, Иван Григорьевич, как я обещал, посетим заводскую столовую. Там сегодня отмечают день рождения.

— Ваш?

— Не столько мой…

Зашли в столовую. Здесь было многолюдно, и пиршество, судя по начатым бутылкам, уже началось.

— А мы ждали, ждали, — стал было извиняться Дубогрыз, приподнимаясь.

Этого крупного хлопца Иван Григорьевич заметил сразу, как только переступил порог столовой. Почему-то вспомнилась русская песня, которую однажды в Пентагоне исполняла заезжая артистка из России:

А я люблю военных,
Красивых, здоровенных…

По щекастому пунцовому лицу было видно, что капитан Дубогрыз уже изрядно выпил. Он посадил рядом с собой Ивана Григорьевича, налил ему граненый стакан какой-то желтоватой жидкости.

«Никак “гурьмовка”, настоенная на зверобое?» — подумал гость, но брезговать не стал: «Гурьмовка» так «Гурьмовка», люди же пьют, не травятся.

— За мной должок, — говорил Дубогрыз, подмигивая.

Он поискал по столу глазами, нашел. Это была разрезанная на половинки крупная луковица. Армейским ножом подцепил кусок сала, положил его на черный хлеб, и этот бутерброд вместе с луковицей пододвинул гостю. На столе, кроме хлеба, лука и сала, другой закуси не было.

Кто-то громко провозгласил:

— За именинника! Не дадим ему погибнуть!

Странный тост. Иван Григорьевич отпил из стакана с опаской. Жидкость — что-то между водкой и самогоном, по запаху все же самогон, а по крепости не сильно уступает спирту.

Дубогрыз, жарко дышащий винным перегаром, заметил, что гость не пьет.