Комар живет, пока поет (Повести)

— Антонина Ивановна! — не выдержал я. — Вы зачем всю мебель притащили к двери?!

— Какие-то вы странные! — надменно произнесла она. — Могут же залезть!

Мы с женой в полном отчаянии сидели на диване.

— Все! — У жены затрясся подбородок. — Уезжай! Зачем тут еще и тебе... Уезжай хоть ты!

И я уехал.

Оставил им денег на неделю. А прошло уже десять дней!

Я было открыл глаза — но снова зажмурился. Что же делать, что делать? Так надеялся на взнос финки, изучающей стрессы у меня на квартире, — и вот!

Как же я так пролопушил? Ведь знал же, что эти деньги — все?! Как же я так? Помню, когда носили великого Полынина, молния была еще закрыта. Когда?

А... ясно! Когда тот якобы забулдыга перегородил выход из вагона, как бы закуривая, а я, вместо того чтобы прижать сумку, пустился в высокопарные рассуждения! «Свобода и несвобода»! От денег свобода! Точно рассчитали они, что интеллигент взбесится, когда вшивый люмпен перекроет ему путь! Но как же это я, старый рыбак... всегда отличал виртуозно-живое подергиванье леща от мерного покачивания грузила, а тут — не почувствовал! Совсем, видно, ослабел! Но — надо подниматься! Я открыл глаза. Даже пес, последняя моя опора, бросил меня — вовсе уже не появляется. Но... кому здесь хорошо, если честно, — так уж ему! Первые дни я видел белый кончик его хвоста высоко в цветах, в самых разных местах, — деловито помахивая, плыл куда-то. Больше даже не появляется! Раз хозяин такой!

Я стал медленно одеваться. Тут мне пришлось убедиться в том, что случившееся со мною горе хоть кому-то пошло на пользу — но, к сожалению, не мне. Вдруг затряслась фанерная перегородка и открылась заветная и как бы несуществующая дверка: после ссоры братьев было принято решение — эту дверь не считать. И вдруг — она открылась, и явился Боб. Он был собран, деловит, ему явно было не до условностей вроде стука, предупреждающего о появленьи. Я понял, что из моего горя он кое-что уже извлек — в частности, помирился с братом: дело, мол, слишком серьезное, чтобы вспоминать тут о вражде!

— Пойдем! — Он деловито кивнул.

Из него явно изливался «амброзический дух»: под мое несчастье братаны не только помирились после долгой вражды, но еще и выпили, по крайней мере Боб — точно!

— Куда это? — поинтересовался я.

— К Павлу, — сухо сказал он.

Все меняется. В прошлые годы Боб говорил:

— Все прячьте, запирайте, уносите с собой: соображайте, с кем живете!

Он драматически, впрочем не без гордости, кивал на ту половину. В действительности его брат Паша с детства избрал уголовный путь, неоднократно сидел. На его фоне Боб считал себя блистательным аристократом... но приоритеты меняются: теперь поселковым аристократом считался Паша, и подростки, провожая завистливым взглядом его «супергранд-чероки», рассуждали со знанием дела, сколько кубиков в его моторе: таких кубиков не было больше ни у кого.

Теперь Боб гордился братом.

— Паше не нравится, что случилось с тобой! — проговорил Боб высокомерно.

— А кому ж это нравится?! — воскликнул я.

— Вот в этом и разберемся! — сурово проговорил Боб.

Правда, мне, как лицу не приближенному, волшебная дверца не была доступна: Боб повел меня в обход.

Паша, крепыш альбинос, не похожий на Боба-красавца, чистил ботинки.

— Давай, — распрямляясь, просипел он, — объедем сейчас с тобой несколько точек... я этого так не оставлю!

— Спасибо! — проговорил я.

— Тут больше моя проблема, чем твоя! — проговорил Паша.

Ну, я бы этого не сказал!

— Сейчас... оставлю только кобелю пожрать! — сказал я.

— У тебя кобель? — почему-то заинтересовался Паша.

— Да, вроде... А что?

— Ну, смотри... — с легкой угрозой произнес он.

Туг я наконец разглядел, о чем речь. У ног Паши неподвижно стояло какое-то жалкое существо с огромной головой, с сонными глазками... Это ж разве кобель?! Никогда даже не слыхал его лая! То ли дело мой Тавочка звонко лает, и здесь, и в отдалении, и сейчас!

Я сбегал на свою территорию, положил псу в миску остатки каши. Где шляется этот красавец? Лай то приближался, то, наоборот, вроде бы удалялся. Что там с ним? Уж не задрали ли его, как не раз уже бывало: еле добирался на трех лапах, на двух, оставляя в пыли пунктирчики крови... Впрочем, местных кобелей можно понять: каждый новый год мы наблюдаем тут молодое рыжее поколение — эти против отца не идут, зато остальные носятся за ним злобными стаями... О! Догнав наконец собственный лай, вбежал с ветром на террасу — чувствуется, только оторвавшись от преследования: розовый язык весело свисает с белых острых зубов, черные глаза сияют, длинная шерсть сверкает, как медная проволока.

— Явился наконец! — Рука, не удержавшись, зарылась в свежую, прохладную шерсть. — Где ты шляешься, черт тебя побери, целыми сутками?! — Вспомнив о своей карающей роли, рука пихнула его в широкий шелковистый лоб.

Пес, сокрушенно вздохнув, рухнул, стуча костями, и виновато полез под кровать, но пробыл там всего секунду и тут же, как бы отбыв уже наказание, с нахальной мордой вылез обратно: ну? все?