Комбат против волчьей стаи

О запасливости хозяина говорила и пол-литровая стеклянная банка, до половины, наполненная окурками, среди которых всегда можно было выбрать самый длинный и, зажав его парой спичек сделать пару затяжек.

— Жаль радио здесь нет. Если бы кабель проходил, я бы подключился.

Комбат вытащил из кармана фонарик и осветил коллектор, вновь с писком попятились крысы. Две трубы теплотрассы уходили в темноту, отсвечивая рифленым алюминием теплоизоляции, в местах стыков торчали клочья стекловаты. Тонкие алюминиевые листы были стянуты проволокой. Больше всего Комбата интересовала проблема укрытия для засады.

Но его ждало разочарование — голые стены узкого коллектора, никаких выступов, нигде не спрячешься.

— Черт с ним, что-нибудь придумаю.

Он вернулся к Щукину, сел на скрипучий деревянный ящик, взял со стола полбутылки водки и, недолго думая, вылил содержимое на пол.

И хоть Щукин за последнее время во многом изменился, но видеть, как выливают спиртное, не мог.

— Ты что!

— Сейчас ты ляжешь в кровать и притворишься мертвецки пьяным. Кто бы ни зашел, что бы ни делал, ты — невменяемый.

— Понял, — протянул Щукин.

В воздухе стоял густой запах спирта.

— И свет потушить надо, — Рублев спокойно, словно не ощущал жара, исходящего от стоваттной лампочки, выкрутил ее голыми руками, оставив гореть лишь двадцатипятку внизу шахты колодца.

— А ты где будешь? — услышал он голос Щукина.

— Это тебя не касается, но в обиду не дам.

— Понял, — Щукин прилег, он дышал глубоко, наслаждаясь запахом водки.

* * *

Стресс появился на вокзале, когда начинало темнеть.

Он надеялся управиться быстро, поэтому оплатил лишь три часа стоянки джипа и тут же, не мешкая, отправился в зал ожидания. Действовать он собирался точно также, как и Тормоз.

Бесстрастный взгляд его серых глаз скользнул по пассажирам и остановился на бомже, восседавшем на мусорнице. Труба смаковал остатки пива. Жидкость он только что выпил, теперь ждал, когда осядет пена, чтобы сделать последний глоток. Бывший джаз-музыкант был человеком наблюдательным, он заприметил Стресса еще до того, как тот обратил на него внимание.

«Для мента одет слишком круто», — подумал Труба, почувствовав неприятный холод в груди.

Человек, направлявшийся к нему, явно отличался жестокостью. В лицах Труба научился разбираться за время бомжевания. У такого он ни за что не стал бы просить подаяния. В лучшем случае пошлет матом, а в худшем — пнет ногой, чтобы руки не пачкать. Труба покрепче сжал бутылку и забился в угол.

Стресс резко остановился возле него и пробуравил взглядом. Труба понял, что по своему желанию он не может теперь даже пальцем шевельнуть. Все теперь было во власти этого мужчины средних лет, облаченного не по погоде в легкую кожаную куртку.

Подошвы ботинок тоже наводили на размышления — толстые рифленые и сразу видно — твердые. Такими удобно бить.

Стресс с присвистом сплюнул сквозь сжатые зубы, плевок угодил точно туда, куда он метил — на ботинок Трубе.

— Ты, блоха вшивая, — Стресс не спеша натянул перчатку и схватил бомжа за шиворот.

Труба знал — звать на помощь бесполезно, никто не вступится за него.

— Щукина с его медалями видел?

Труба кивнул.

— Так видел или нет?

— Да, вчера.

Это было уже кое-что. Если вчера, значит, Щукин жив после произошедшего с Тормозом.

— Где его искать?

Труба понял, ему просто-напросто не поверят, если он так быстро расколется, даже страх не может служить оправданием. И значит, первому, что он скажет веры не будет.

— Приходил, уходил, — выбивая зубами дробь, рискуя откусить себе язык, говорил Труба, — мне-то откуда знать?

— Пожалеешь, — процедил сквозь зубы Стресс и сплюнул еще раз, теперь прямо на колени Трубе.

— Здесь он где-то.

Несмотря на то, что Стресс был занят Трубой, он успевал осматривать зал ожидания.

Бомж понизил голос, зашептал:

— Мне, если я его выдам, знаешь, что будет?

Стресс рассмеялся недобрым смехом.

— Ха-ха…

— Голову мне оторвут, понял. Не могу его выдать.

— Твои проблемы, — Стресс напрягся и рывком оторвал Трубу от мусорницы, поставил на ноги, вырвал из рук бутылку, в которой на дне успела отстояться пена, и бросил ее в урну.

Труба в отчаянии осматривался, остальных бомжей как ветром сдуло. Никто не хотел становиться свидетелем, а тем более участником разборки. В трудную минуту каждый сам за себя.

Милиционер со скучающим лицом стоял всего лишь метрах в пятнадцати, демонстративно повернувшись к Стрессу спиной, изучал расписание поездов.

— Я тебе скажу, только ты меня не выдавай, он у себя в берлоге. На дно залег.

— Где?

— Здесь, недалеко за перроном, метров сто по путям возле забора, там люк теплотрассы.

— Веди.

— Нет, мне нельзя, мне потом голову оторвут.

— А я тебе сейчас яйца отрежу.

— Я дорогу покажу, а дальше ты сам, мужик.

— Пошел! — Стресс, как тисками, сжал локоть Трубы и толкнул его вперед.

Припадая на затекшую от сидения ногу, Труба двинулся к выходу.

— Слышь, мужик, я тебя до края платформы доведу, а там.., дальше ты сам.

— Не рассуждай.