Комбриг

Контрик, хлопая глазами, какое-то время глядел сквозь меня и наконец отмер:

– Не может быть! Мы же с ним вместе… – но взяв себя в руки, уже деловито спросил: – Вы сказали, что у вас много офицеров. Но я совершенно не понимаю, как красные такое вообще могли допустить? Ведь у нас здесь, осенью, офицеров совсем не привечали. А в Крыму, говорят, вообще ужас какой-то творился. Флотские нижние чины бессудно уничтожали всех, у кого были погоны со звездочками.

Я мрачно хмыкнул:

– В прошлом году, осенью, произошло покушение на товарища Жилина. И вы имели дело с рьяными последователями этих самых покусившихся. Охреневшими от крови и безнаказанности. Плюющими на то, что будет со страной и с народом. Но с весны восемнадцатого выздоровевший Жилин опять приступил к работе, и все стало постепенно меняться. Нормальных людей, вроде нас, становится все больше и больше. И диких «революционеров» самых разных мастей мы стараемся приводить в чувство. Иногда даже пулей… – сделав вид, что несколько вспылил, прошипел: – А то придумали, сволочи, Россию на кусочки раздергивать, да людей почем зря гнобить, прикрываясь красивыми лозунгами! – И уже спокойно продолжил: – Поэтому к нам пошел большой приток самого разного народа. В том числе и офицеров. – Тут, словно вспомнив о незначительном, добавил: – Вот буквально намедни, перед рейдом, добровольцев от Антона Ивановича по батальонам распределял…

Тут я, конечно, нагло передергивал относительно причин прошлогодней вакханалии. Но читать лекции здесь и сейчас вовсе не собирался. Это дело Лапина. Моя задача – смущать умы, совершая такие «точечные вбросы». И вроде удачно получается. Вон как контрик-то завис, пытаясь осмыслить услышанное. Ну а что? Я ведь ему сейчас влил неявный тезис о «единой и неделимой». Отметил роль жилинцев (не каких-то там абстрактных революционеров или даже конкретных большевиков, а именно большевиков-жилинцев) для организации нормальной жизни в стране и заполировал известием о том, что офицеры вполне комфортно могут служить в Красной армии. Ну а вишенкой на торте стало упоминание служащих в бригаде добровольцев от Деникина. И ведь что характерно – ни словом не соврал.

Правда, полковник все-таки выразил сомнение относительно деникинцев. Ну я и пояснил, что в результате переговоров на время войны с Четверным союзом в помощь армии Российской Советской Социалистической Республики, для борьбы с оккупантами был отправлен офицерский полк добровольцев. Который вполне успешно сражался плечом к плечу с бойцами Красной армии на Крымском фронте. Теперь полк, возможно, вернется обратно, а может быть, просто вольется в действующую армию. Вольется, потому что немцы ушли, зато на их месте осталась масса разнородных сепаратистов, которые уже объявили себя отдельными государствами и просто так власть не отдадут. Тут я сделал указующий жест ладонью в сторону собеседника, и Слуцкий (вот ей-богу!) покраснел.

А справившись с собой, поджав губы, сказал о том, что гетман Скоропадский уже издал декрет о федерализации и будущем объединении с Россией. Тут я негромко рассмеялся:

– Ну да, конечно. Сначала он активно поддерживал украинцев, позволив им создавать боевые отряды, насыщая их националистически настроенным личным составом, а теперь будет это героически превознемогать? Бросьте! Лично я даю гетману недели три, не больше. А потом его сметут. Как раз те, кого он так пестовал. Пусть даже и вынужденно.

Полковник гневно выпрямился:

– Мы, русские офицеры…

Но я не дал договорить:

– Ага. Пан полковник, русские сейчас вон там, – я показал большим пальцем себе за спину. – А у вас нижние чины состоят из казаков, роевых, гуртовых и прочих бунчужных. Да что говорить – даже офицеры у вас и те поделились. Весь младший комсостав почти сплошные «щеневмерлики». И когда вблизи нарисуется тот же Петлюра, они будут делать с прорусски настроенными офицерами такое, что крымская резня цветочками покажется. Или у вас есть какие-то сомнения в бойкости «небратьев»?

Тихонько подошедший и внимательно слушающий нас Санников привычно кашлянул, привлекая внимание, и поинтересовался:

– Извините, господин Сварогов, мне понятно почему «щеневмерлики». Но почему «небратья»?

Я охотно пояснил:

– Так у них же стихотворцев немерено. Вот одна местная поэтесса и написала стихи, полностью определяющие будущие взаимоотношения с украинцами, которые русские восприняли как руководство к действию. Начало звучит так: «Никогда мы не будем братьями. Ни по родине, ни по матери. Духа нет у вас быть свободными. Нам не стать с вами даже сводными». Хм, где-то так…

Полковник (почему-то решивший не продолжать дальше спор насчет гетмана и ближайшего будущего) внезапно заинтересовался:

– А на каком языке эти стихи были написаны?

– На русском…

Слуцкий ехидно предположил:

– Так что же, она украинского не знает? Раз на великодержавном свои вирши творит?

Честно ответил:

– Я в такие тонкости не вникал. Но могу предположить, что писано-то для «москалей». А вот те «мовы» точно не знают. И пиши она не по-русски, весь ее посыл кольнуть посильнее сливается в унитаз.