Комемадре

— Может, это было не утвердительное «да», — Гуриан делает жест рукой, — а, скажем, междометие. — Он смотрит на мистера Алломби. — Как во фразе «Да ну его!».

— Не забывайте, что она была сумасшедшей, — добавляет Папини.

— В любом случае это — успех, — заявляет Ледесма. — Главное, она смогла что-то произнести.

— Именно это я и говорил перед экспериментом, — подытоживает Хихена.

Ночные гулянья за счет лечебницы. Ледесма запланировал катание на коньках в Ледовом дворце, единственном катке Латинской Америки, изысканный коктейль и закуски. Я вижу в списке гостей имя Менендес, единственной незамужней женщины, приглашенной провести с нами вечер, и даже догадываюсь кем.

Настало время отвоевать утраченные позиции. Отказ выпить чашечку кофе — несерьезное препятствие для влюбленного мужчины. Соперничество с мистером Алломби и Папини может оказаться полезным: когда у тебя есть враг, проще выработать стратегию.

Мой враг берет меня под локоть и приглашает прогуляться по дворцу. Окна зашторены, вокруг много людей. Официант предлагает нам выпить (откуда-то доносится живая музыка) и говорит, что, очень может быть, через пару лет главным танцем заведения станет танго. Мистер Алломби кривит лицо и заявляет, что, когда это произойдет, он будет ходить в другие заведения.

Я наблюдаю за Папини, который на коньках, рассекая прозрачный морозный воздух, стремительно и бесстрашно нарезает круги по льду. Такого Папини почти можно и полюбить.

Спрашиваю себя, наденет ли Менендес сегодня вечернее платье, которое я видел у нее в шкафу. Менендес, Менендес. Ее имя гулко рикошетит по моему телу и выстреливает подобно мячу, попав точно в рот мистера Алломби, который произносит его с благоговением. Он предлагает мне пройтись с ним по цокольному этажу и поговорить о ней.

Просторный этаж повторяет круглую форму здания. Но здесь нет ни кружащихся в танце робких девушек, ни оперных певцов, здесь обитает ручной труд, гордый рабочий класс, — все это очень практично с точки зрения организации пространства и весьма однозначно как отражение мира.

Мужчины, напоминающие своей суровостью мажордомов, бросают уголь в топку четырех судовых котлов. Тепло рождает грохот: вращаются металлические колеса, шестерни, шкивы (мистер Алломби говорит, что в машине легко угадываются человеческие черты, но для меня это только машина), грохот поднимается к потолку и отзывается внизу величественным эхо. Но тепло, поистине чудо, рождает и лед, который покрывает каток наверху. Парадокс огня и льда — отличная тема для беседы, но мы выпили еще и готовы для откровенного разговора. Мистер Алломби рассказывает о какой-то девушке из Саутгемптона, которую он соблазнил при помощи анекдота о кальмарах и теннисистах. Он твердо настроен завоевать Менендес и просит моего совета. Я рекомендую ему признаться в любви на виду у всех на катке.

Появляется Хихена. Он приносит свои извинения за опоздание и говорит, что его жена — старая кляча. Встав рядом с мистером Алломби, он с восхищением смотрит на «настоящую технологическую симфонию». Это его точные слова.

Мы возвращаемся в центральный зал, покачиваясь, с сигарами в зубах. Отыскиваем остальных коллег за одним из столиков. Один из стульев пуст, и я спрашиваю про Менендес. Она в уборной. Я думаю о биде.

Папини в порыве воодушевления человека, завидевшего приближение друзей, врезается в стол, опрокидывая бокал. Мистер Алломби приглашает всех последовать примеру и прокатиться на коньках. Ледесма встает первым, за ним следуют остальные.

Мы выходим на каток. Я хочу запомнить нас такими: строгие черные костюмы, докторские усы, воплощенная мужественность, безмолвно нарезающая круги. Мы молчаливо сосредоточены и исполнены продуманного удовольствия. Мы движемся грациозно.

Менендес возвращается за стол и равнодушно наблюдает за нами со своего места. Мистер Алломби заламывает какой-то недостойный джентльмена пируэт, ускоряется, подъезжает к ней и приглашает прокатиться. Пока она надевает коньки, я пытаюсь придумать, как мне обойти соперников. Затем, подчинившись физическому импульсу, делаю стремительный вираж, изо всех сил удерживаясь на ногах, чтобы все не испортить, объезжаю мистера Алломби и протягиваю свою руку трепетной старшей медсестре, едва только встающей на лед. Одним рывком (Кинтана — самец, Кинтана не знает сомнений) отвожу ее от бортика, вливаюсь с ней в общий поток, и она полностью в моей власти.

Мистер Алломби смотрит на нас, вцепившись в бортик; Папини и Гуриан подхватывают его за руки и подвозят к нам. Он улыбается мне, улыбается Менендес и тормозит об нас, останавливаясь. Затем преклоняет колени на льду.