Комемадре

— Дайте ему стакан воды, Кинтана, — Ледесма вздыхает. — Я такой же мужчина, как вы, Сисман. Все мы мужчины. Мы понимаем друг друга. Случай с Сильвией должен остаться между нами.

— Не думаю, что все здесь — мужчины, — отвечает Сисман.

— Да, — Ледесма прикрывает глаза. — Очень может статься, что среди нас затесался какой-нибудь педик.

— Кто, например? — спрашиваю я.

— Точно не знаю, но он может обнаружиться в любой момент, особенно в столь непростое для лечебницы время.

— Убирайтесь к чертовой матери! — еще тише говорит Сисман.

— Пошлепайте его слегка по щекам, Кинтана.

Такие распоряжения уже не кажутся мне странными. Шнурок свивается у меня в руке и раскручивается на лице Сисмана.

— Вы понимаете, что после промывания желудка мы будем вынуждены уволить вас? — спрашивает Ледесма.

— Я только что выпил восемь таблеток парвенола. Думаю, вы догадываетесь, насколько меня волнует ваша чертова лечебница.

— Восемь таблеток — это сущий пустяк, Сисман. Уже завтра вы будете уплетать отбивную. Ведите себя прилично, и я выбью вам хорошую компенсацию.

— Мне это не нужно.

— Вам вовсе не обязательно сводить счеты с жизнью здесь.

— Я хочу уйти к ней, понимаете?

— Вы хотите умереть смертью эгоиста.

— Любой смертью.

— Тогда давайте договоримся.

— Я отдам вам свою голову, — произносит Сисман.

— Когда придете в себя, — отвечает Ледесма.

По прошествии нескольких дней вновь загорается домик садовника. Ночная смена смотрит на огонь и пророчит, что где два пожара, там и три. Ледесма, больше заинтересованный в практической, чем в детективной стороне дела, говорит, что надо найти поджигателя прежде, чем он испортит что-нибудь дорогостоящее и требующее замены. Языки огня облизывают стоящее рядом дерево. Меж зевак струится густой запах гари.

Сисман — человек воспитанный, он не бросается на меня с объятиями и не хлопает по спине. Идет спокойно, на несколько шагов впереди, гордо держа голову. Он зажигает сигарету, и ее дым стелется за ним по коридору. Я мог бы следовать за ним с закрытыми глазами по одному этому запаху.

Он бесшумно закрывает дверь в свой кабинет. На полу стоят несколько кожаных чемоданов и деревянный сундук. По словам Сисмана, это все, что у него есть. Немного. Возможно, он промотал все свои деньги. Мне это неизвестно. Ведь я ничего не знаю о нем. По всей видимости, он человек одинокий, а меня считает своим самым близким другом.

Я спрашиваю его (мне хочется быть участливым), для того ли он принес свои вещи, чтобы пожертвовать их на благотворительность. Он безучастно отвечает, что принес их, чтобы сжечь в печи лечебницы и не оставлять после себя никаких следов. И показывает на свой сундук:

— Я хочу, чтобы вы сохранили вот это, Кинтана.

Меня беспокоит мысль о том, что Сисман все-таки оставит некий неустранимый след в моей жизни. А потому чувствую себя тем, кому вверяют беречь реликвию, палец или тело какого-нибудь святого.

— Это коллекция лягушек, — произносит Сисман. — Пятьсот лягушек.

Он выкладывает их на письменный стол. Лягушки сделаны из металла, размером они не больше грецкого ореха. Все покрашены в блестящий зеленый цвет, вместо глаз у них две прорези. Если надавить пальцем на заднюю часть лягушки, она подскакивает и внутри нее звенит колокольчик. Его тонкий перезвон продолжается, когда лягушка падает на пол, и помогает найти ее. Сисман говорит, что это игрушки для слепых детей. Он приводит их в действие одну за другой, проводя по ним рукой. На что это похоже? Будто он едет на поезде, высунув руку из окна.

Мистер Алломби опирается обеими руками о машину. Он весь взмок. Что-то бормочет. Кто отважится поправить его испанский? Мы все устали не меньше, чем он. Это видно по мешкам под глазами тех, кто отсыпался на больничных койках в ожидании назначенного часа. Никто не помогает ему подняться. Мистер Алломби делает глубокий вдох, убирает со лба волосы и просит Сисмана сесть наконец в машину.

— Прежде я хочу сказать несколько слов, — заявляет Сисман.

— Давайте быстрее, — отвечает Ледесма.

Сисман смотрит на машину. Некоторые ждут, что в последний момент он передумает, другие — что скажет нечто простое и банальное, чтобы не казаться трусом.

— Самоубийство — вещь обыденная, — произносит Сисман.

— Кто бы спорил, — соглашается Ледесма.

— Но это не обычное самоубийство. Это сопричастное самоубийство. Вы и представить себе не можете, до чего же это здорово!

Кто-то аплодирует. Я не знаю, кто это, он стоит у меня за спиной. Его поддерживает еще один. Мы все аплодируем. Сисман благодарит нас и садится в машину. Ледесма помогает ему закрыть крышку на шее.

— Спасибо, доктор, — произносит тот растроганно.