Комемадре

Остальные кружатся около нас. Они кажутся мне почти недвижимыми, потому что я тоже кружусь. Менендес открывает рот, собираясь что-то сказать (так ты не только отвечаешь на вопросы?), но мистер Алломби разражается длинной тирадой, из которой уже можно понять, к чему он ведет, стараясь звучать как можно солиднее, словно школьник перед своей первой шлюхой. Ему удается использовать такие слова, как «ангел» и «счастливый брак», и не выглядеть при этом жалко. Он говорит, что его любовь чиста и что он не ждет немедленного ответа, ему достаточно будет «я подумаю».

Вокруг звучат аплодисменты, разбегающиеся от катка вверх по лестницам. Стоящая в эпицентре происходящего Менендес конденсируется, становится материальной, обретает законченную форму. Если сейчас разбить об ее лоб бокал, пойдет кровь.

Она не произносит ни слова. Даже не смотрит на него. Аплодисменты стихают. Мистер Алломби осознает, что стоит на коленях на льду, пачкая свои брюки, и у него красное лицо, а задержка с ответом может быть forever, и об этом станут шептаться у него за спиной, пока он не покончит с собой или не сделает чего похуже. Он поднимается, схватив меня за талию, и утягивает из круга. Я бесконечно, почти что до колик, счастлив. Мы не снимаем коньки и царапаем ими паркет до самого мужского туалета. Его руки блестят от пота, который оставляет следы на моем пиджаке. С каждой минутой он становится тяжелее.

Заходим в уборную. В одной из кабинок слышен безутешный плач. Придерживая мистера Алломби (его тошнит), я рассматриваю в зеркале ботинки страдальца. Мне неинтересно, кто это, но хотелось бы знать, почему он позволяет себе вести себя таким образом. Мистер Алломби тоже плачет в перерывах между рвотными позывами.

Я громко спрашиваю, не нужна ли незнакомцу помощь. Дверь кабинки распахивается, и оттуда высовывается искаженное горем красное лицо Сисмана.

Единственный, кто еще не плачет, — это я. Мне приходит на ум страшная мысль: на такие страдания я не способен.

3

После вечеринки в Ледовом дворце ее никто не видел. Говорят, она заперлась в своей комнате. Медсестрам неуютно в ее отсутствие. Менендес любезно составила график работы, чтобы они не сидели без дела ближайшие два дня. Но они не доверяют написанному.

Я дочитываю письмо Сисмана. В нем он объясняет, почему так безутешно рыдал в Ледовом дворце, почему хочет умереть и почему выбрал одну из палат лечебницы «Темперли», чтобы «отпустить себя» к Сильвии. Так и написал.

Мне не сразу становится понятно, что жизнь коллеги теперь в моих руках. Что я еще могу его спасти.

Пока я перечитываю отдельные строки, одна из медсестер второго корпуса видит, как Сисман резко захлопывает и запирает дверь в палату. Ей в глаза бросаются его синие губы и общая бледность. Она стучится в дверь и спрашивает, все ли в порядке. Сисман разражается криком, который будит всю лечебницу. Этот крик отрывает меня от чтения письма, и я кладу его в карман.

Все время спасательной операции я сгораю от нетерпения поведать о нем остальным. Но рассказ о том, как Сисман влюбился в Сильвию, поддерживал с ней любовную связь, пообещал ей выписку и участвовал с нами в ее обезглавливании, слишком сочен для краткого изложения, и я решаю оставить его для чаепития.

Сисман хочет, чтобы его оставили одного. Мы упрашиваем его отказаться от своих намерений. Кто окажется сильнее? Дверь не поддается. Мы отскакиваем от нее, как кожаные мячики. В лидерах — Хихена, удивляющий нас своей силой. Ледесма таранит дверь грудью. Гуриан продолжает возиться с замком. Потирая плечо и уступая место следующему, Папини громко спрашивает в расчете на желающих отгадать ответ, с чего это Сисман решил оставить письмо о самоубийстве в моем кабинете. «Кинтана внушает доверие», — отвечает из палаты Сисман.

Наконец мы врываемся в палату, и Сисман пытается улизнуть через форточку. На койке лежат синие таблетки и опрокинутый стакан. Ледесма одним рывком стаскивает Сисмана вниз. Он падает в наши руки и внезапно успокаивается, что заставляет нас напрячься.

Мы укладываем его на носилки и несемся по коридорам. Раковые больные сочувственно разбегаются в стороны, рискуя потерять катетер. Наша суета бьет по имиджу учреждения. Одна из медсестер решает взять происходящее под контроль и показывает в сторону операционной, убежденная, что речь идет о необходимости срочного хирургического вмешательства. На какое-то время это сойдет.

Ледесма просит у меня письмо. Он зачитывает его Сисману как историю болезни. Когда доходит до части, посвященной Сильвии, воцаряется тишина. Ледесма предлагает нам выйти, чтобы дать пациенту больше воздуха. Сисман открывает свой синюшный рот и после секундной паузы просит меня остаться. Я закрываю дверь операционной за любопытствующими коллегами и прошу подготовить все для промывания желудка.

— Какой неприятный сюрприз, Сисман, — говорит Ледесма.

— Я не использовал ее положение. Я не сволочь, — отвечает Сисман.

— Хотите немного воды?

— Почему вы думаете, что я хочу пить?

— Вы открываете рот, как рыба.

— Оставьте меня в покое.