Комемадре

Наша лечебница расположена на окраине Темперли, в нескольких километрах от Буэнос-Айреса. Основная работа приходится на дневную смену, которая принимает в среднем по тридцать человек за дежурство. А безлюдная ночная смена находится в моем ведении вот уже год. Мои пациенты — это мужчины, затеявшие очередную поножовщину в одном из близлежащих кабаков, благодарные нам за не очень ревностное соблюдение законов. Медсестры боятся их и уходят по тропинке через парк до наступления темноты. Но я никогда не видел, чтобы Менендес уходила вместе с ними. Она здесь всегда. Не живет ли в лечебнице? Делаю себе пометку: надо уточнить.

Наступает ночь, и мне нечем себя занять. Я брожу по коридорам, надеясь на разговор, партию в карты, лишь бы скоротать время. Вижу медсестру: она прислонилась к стене, ее руки в карманах. Ее напарница уставилась в пол.

Ко мне подбегает доктор Папини. Его указательный палец прижат ко рту, Папини просит молчать. У него веснушки и мания лапать за грудь потерявших сознание старушек. Иногда он рассказывает мне гадости из своей жизни. Его показное бесстыдство вызывает у меня легкое отвращение. Папини отводит меня в кабинет.

— Вы знаете, что у нас в морге, Кинтана?

— Красное вино, которое спрятали там во вторник.

— Нет, оно уже закончилось. Мы отдали несколько бутылок уборщице, чтобы она не болтала лишнего. Пойдемте со мной.

Папини открывает ящик и достает оттуда купленный им месяц назад на Пасео-де-Хулио антропометрический инструмент, которым он так и не смог воспользоваться в лечебнице из-за запрета Ледесмы. Папини вспотел, его глаза выпучены, от него пахнет лимоном. Это значит, что он счастлив или полагает, что счастлив. В этом весь Папини.

— Странные вещи творятся, Кинтана. Женщины запираются в туалете и долго пользуются биде. А когда выходят — не говорят ни слова. И уверяю вас — этот ритуал не связан ни с гигиеной, ни с мастурбацией. Я лично раздвинул ноги моей жене, понюхал — и ничего! Она сказала мне, что чистила зубы. Но я же все слышал! Шум воды в биде ни с чем не перепутаешь! Я на многое неспособен, дружище, и уж тем более на то, чтобы убить жену. Но есть и те, кто может это сделать, понимаете, заставить их сознаться, потому что в этом фаянсово-водном ритуале таится угроза для мужчин. Женщины красятся, стирая черты лица, утягивают себя корсетом и испытывают множественный оргазм, понимаете, столько оргазмов, сколько не снилось ни одному мужчине. Они — другие. Они происходят от какой-то особой обезьяны, которая раньше была нутрией, или синеватой жабой, или еще кем-нибудь с жабрами. И они запираются в уборной с биде, чтобы предаваться своим влажным мыслям, принимающим форму их черепа. Нам грозит опасность. Я — человек приличный, мне недостает духу, чтобы остановить опасность. Но есть и другие. Они схватят их за волосы и прямо спросят, почему те проводят столько времени у биде. И если женщина промолчит, они исполосуют ее ножом. Эти мужчины отличаются и от нас, и от женщин. Они происходят от другой обезьяны, не такой развитой, как наша, но зато здоровой и упорной. У нас в морге есть один из их числа. Давайте измерим его. Я докажу вам, что его череп отвечает описанию атавистического человека, прирожденного убийцы. Следует сделать это немедля, потому что завтра его увезут. Вы человек умный, но немного упрямый. Я завалю вас фактами.

— Этот человек убил свою жену, потому что она не сказала ему, что она делала с биде?

— Это была метафора, Кинтана.

Выходя в коридор, я припоминаю, что в уборных лечебницы биде нет. Значит, Менендес не может ничего от меня скрывать. Ни влажных мыслей, ни опасности. Папини говорит все быстрее, двигаясь по направлению к моргу и оставляя за собой шлейф лимонного аромата.

— Это так называемый качественный скачок, Кинтана. Ночами мы придумываем сокрушительные планы, воплощение которых кардинально изменит нашу судьбу. Но при свете дня планы рассеиваются, и мы снова становимся посредственностью, которая упорно разрушает свою жизнь. С вами такое случается? Но у этих мужчин все иначе. Почему, как вы думаете, они не исчезли, если настолько уступают нам? Просто потому, что приспособились: они — действуют. На следующий же день воплощают в жизнь все, что приходит им в голову ночью. И они порочны. У них слишком напомажены волосы, они провоняли табаком и кислым потом, много онанируют и безнравственны, но у них есть своя недоступная нам этика, суть которой в нашем истреблении, понимаете?

— Откуда вы знаете, что они слишком густо напомажены?

— Вы понимаете меня чересчур буквально, Кинтана.

Мы заходим в морг, самое освещенное место в лечебнице. Из-за своих веснушек Папини кажется подростком в период полового созревания. Если те, о ком он говорит, действительно существуют, покойник — явно один из них. Тело лежит на столе. Менендес лучше никогда не видеть меня под этим светом.