Комемадре

— Его удавили сокамерники. Видите, какое у него выражение глаз? А их цвет? И бурую линию на шее? Обратите внимание на его лоб, какой он низкий. Череп — асимметричный, небольшой, по сравнению со средним для европеоидной расы размером; на правой стороне височно-теменной области — впадина. Места для мыслей маловато. А какие требуются лицевые мышцы, чтобы двигать такую челюсть, а? Сравните его с собой, Кинтана. Вы не красавчик, но у вас все черты на своем месте. Не знаю, правда, что там у вас с яйцами, вам виднее, да? Ваши яйца — ваше дело. Посмотрите на него: левый глаз на три или четыре миллиметра ниже правого, огромные уши, нижние клыки развиты сильнее верхних. Он не жевал, а рвал мясо. Возьмите его за ступню, Кинтана, и согните ногу в колене. Видите? Пальцы цепкие, как у обезьяны. Человек с маленькой, чтобы не усложнять жизнь, головой, весь покрытый волосами, с зубами, способными одним махом перегрызть бедренную кость… Понимаете? Через несколько лет мы сможем выявлять этих животных при появлении из материнского чрева и кастрировать их, если это мальчики, или делать им гистерэктомию, если это девочки.

— А почему бы просто не убивать их?

— Вы не воспринимаете меня всерьез, Кинтана.

— Я не хотел быть невежливым, Папини. Этот человек — лишь частный случай.

— Тогда давайте снимем замеры с вас и с вашей твердолобой головы. Или найдем еще кого-нибудь для сравнения.

— Давайте измерим сеньориту Менендес.

Она входит в мой кабинет в сопровождении Папини. Понимает, что ее вызвали не по работе. Это видно по лицу, на котором застыло непривычное выражение, и по походке.

Следуют скудные и невнятные объяснения. Она осознает, что на кону ее голова, но не догадывается, что Папини надеется увидеть в ней преступницу (или честного человека, ему сойдет любой результат), а я — свою будущую жену. Она садится на стул и дает измерить себя. У нее белоснежная кожа, светлые глаза и почти прямой нос. Реакция на боль (Папини щиплет ее за палец) — умеренная.

Я не отваживаюсь заговорить с ней. Какой высший примат живет в сеньорите Менендес? По-моему, никакого. Я скорее поверю, что ее предки были земноводными, не иначе.

Я смотрю в окно. Из трещины на стене появляется вереница муравьев. Они движутся вперед, образуя большой круг. Передовая часть отряда остается на его границах, после чего пустоты в центре заполняет подкрепление, и вот на стене уже не видно ни трещины, ни отдельных муравьев, а только хрустящее лапками хитиновое пятно. Наверное, им представляется, что мир — это круг.

Сильвия ждет меня, сидя на койке. Она просит открыть окно и спрашивает, как там погода. На улице холодно. Для нее это хорошая новость: мошки боятся холода. Она продолжает говорить о мошках. Я слушаю ее и параллельно думаю о Менендес. Параллельные прямые искривляются и охватывают причудливо изогнутыми скобками мою голову. Внутри моей головы Менендес, а моя голова между скобками…

Должен ли я позволять себе эти посторонние мысли, эти фантазии? Нормально ли это? Я ведь даже не знаю ее имени. Почему я краснею? Неужели мне стыдно?

Надо сменить примата. Делать на следующий день то, что задумано ночью.

— Ты когда-нибудь любила, Сильвия?

Она говорит что-то о том, как мошки согревают на холоде, но легко соглашается сменить тему.

— Да, любила.

— Кого?

— Я не хочу вам этого говорить, доктор.

— Это была взаимная любовь?

— Да.

— А как этот человек дал тебе понять, что любит тебя?

— Он сказал: «Сильвия, я все время думаю о вас».

— Он солгал.

Где она? Я должен признаться ей прямо сейчас. Прежде, чем снова растеряюсь, не находя что ей сказать. Я и сейчас этого не знаю, но полон решимости. Врач с родинкой сообщил мне, что Менендес в лечебнице, но где именно, ему неизвестно, и что, когда она в своей комнате, ее лучше не беспокоить.

Как она может жить в лечебнице?

Я вижу, как она входит в кабинет Ледесмы, и меня словно магнитом тянет за ней, но кто-то изнутри, возможно она сама, беспардонно захлопывает дверь перед самым моим носом.

Мне напоминают, что сегодня будет важное собрание. Мы толпимся у двери в кабинет Ледесмы. Я жду вместе со всеми моими сбившимися в кучу коллегами. Доктор Хихена: энтузиаст, носит очки и, как говорят, особенно любим пациентами за то, что развлекает их шутками во время уколов. Доктора Гуриан и Сисман считают, что попытки Хихены держать себя с больными подобно доброму дядюшке обесценивают его труд как специалиста. Папини шутит по этому поводу.

Врачи все прибывают. Мы начинаем задевать друг друга животами, цепляться пуговицами, наши усы электризуются и встают. Мы готовы и дальше как бы невзначай тереться друг о друга, чтобы скрасить ожидание, но внезапное появление мистера Алломби, человека, от которого зависит наше жалованье, заставляет нас нервничать. Он редкий гость в лечебнице. Значит, собрание важнее, чем нам казалось. Мы начинаем перебирать свои грешки и смазывать маслом кол для самого провинившегося.