Комендант брянских лесов

На Брянщиие, в деревне Думинино, у меня есть друг, которого я разыскиваю на протяжении многих послевоенных лет. Между прочим, наше знакомство с ним продолжалось всего несколько минут. Но тем не менее я считаю этого человека лучшим своим другом, какого редко можно встретить в жизни. Потому что именно жизнью — ничем иным! — обязан я ему. Зовут его... Нет, лучше уж я начну все по порядку.

...Командир отряда «Тревога» Никанор Балянов вызвал нас, разведчиков, к себе в землянку. Дело было в ноябре. Приближалась зима. Резкий холодный ветер гудел в оголенном лесу, как в трубе крестьянской избы. Из шалашей и палаток партизаны перебрались на «зимние квартиры». Целыми днями в землянках топились печи, благо дров — хоть отбавляй.

— Надо будет прощупать настроение оккупантов, — говорил командир, провожая нас в разведку. — После боев фашистские части притихли. Наверно, думают зиму в теплых хатах отсиживаться. А нам их на мороз, как тараканов, выгонять надо. Вот выясните, где стоят основные силы этих районов.

Балянов приказал побывать в селе Колбино, где был расквартирован эсэсовский полк майора Вэйзэ. Тот самый полк, с которым наш отряд две недели назад выдержал семь дней почти непрерывных боев.

— Может быть, потери удастся уточнить, — сказал на прощание командир.

Группой в пятнадцать человек мы ушли в разведку налегке: у каждого автомат, необходимый запас патронов и немного продуктов.

Этот рейд длился полмесяца. Мы побывали более чем в десяти населенных пунктах безлесных районов. Но не об этом сейчас речь.

У разведчиков есть железное правило: находясь в расположении противника, всеми силами стремиться не обнаруживать себя, ни в коем случае не вступать в бой, даже если он и представляется безопасным. И мы строго блюли это правило до последнего дня.

В брянском крае чисто степных районов, как на юге, не существует. Даже в безлесных, по здешним понятиям, местах поля то и дело пересекаются перелесками в сто-триста гектаров. Используя эти перелески, балки, мы неторопливо двинулись в обратный путь, уже помышляя о спокойном отдыхе в теплой землянке среди друзей...

В одном месте нам встретилась на пути канава, размытая вешними водами. Она тянулась по склону вдоль проселочной дороги. На ее дне обнажился глинозем, но первые морозы уже схватили поверхность земли, и мы свободно шли по дну. Вдруг впереди на дороге мы заметили большую толпу народа, двигающуюся нам навстречу. Издали мелькали белые, красные платки. Толпа выглядела очень празднично на унылом фоне побуревших полей. Перед нами живо предстала довоенная картина, когда в весенние дни колхозники, особенно молодежь, большими толпами ходят в соседние села на совместные гулянки.

Мы решили выяснить, что означает это многолюдное шествие. Цепочкой залегли в канаве, замаскировались и стали ждать у дороги.

— Только держать себя в руках, не показываться, что бы ни случилось! — строго предупредил командир нашей разведки Дроздов.

Люди приближались медленно... Расстояние постепенно сокращалось, стали доноситься голоса, все ближе и громче. Но это не был отчетливый разговор. Толпа гудела глухо и зловеще, словно из-под земли.

Теперь нам были хорошо видны конвоиры. Их было человек двадцать, конных — пятеро.

— Ведь это они на станцию их, в рабство угоняют людей, сволочи, — тихо проговорил изменившимся голосом Дроздов, и мы заметили, что нижняя челюсть его трясется, словно он продрог на жестоком морозе.

...Идут, идут люди, тяжело переставляет ноги, и глухо о чем-то гудят. И вдруг над этим гудением высоко взвился девичий голос:

— Последня-ай нонешннй денечек

 Гуляю с вами я...

Толпа загудела сильнее, протестующе... Рожденный отчаянием в глубине больной груди голос оборвался, как внезапно обрывается выстрелом красивый, вольный полет птицы. Мы лежали молча, не сводя глаз с этой процессии. Я находился в состоянии какого-то душевного оцепенения.

Вслед за верховым конвоиром впереди всех шла высокая стройная брюнетка в черном мужском пиджаке и черном берете. По ее исхудавшему, осунувшемуся лицу трудно было определить возраст. Эта женщина со строгим красивым профилем и плотно сжатыми губами чем-то напоминала боярыню Морозову с картины Сурикова. Она шла упругим шагом, высоко неся голову. Справа от нее, переваливаясь, тяжело ступала полная старуха. Слева, цепляясь за полу пиджака высокой женщины, часто перебирала ножками девочка лет семи, в шерстяном платке и жакете с плеча взрослой.

В течение некоторого времени я наблюдал, как они шли, и ни одна из них за это время не открыла рта, не повернула головы. Только девочка иногда украдкой вскидывала кверху испуганные глаза, заглядывая в гордое лицо матери (вероятно, это была ее мать).