Комендантский час

Двинулись дальше. Буланый, словно почуяв близкий ночлег, перебирал ногами так, что встречный ветерок ощутимо веял в лицо. Поворачивали то вправо, то влево, маршрут определяла Валя. Наконец остановились около какого-то двора на околице. Место это называлось Заволока, еще в старину здесь селились преимущественно бедняки. Другие участки села — Козиное, кулацкие Рудешки, Ситняки, Ярки — относились к жителям Заволоки свысока. Валя соскочила с саней, открыла скрипучие ворота, не ворота, а сбитые крест-накрест две жердины, едва державшиеся вместе, и в это время на пороге появилась женщина.

Нет, не она, оказывается, переобмундировывала Третьяка в гражданскую одежду. Тетка Домна спасла других. Но все равно встреча была теплой и радостной. Никогда близкие по духу люди не жмутся так друг к другу, как в часы лихолетья. Женщина угостила прибывших горячим супом, мелкой картошечкой в мундире. Да все приговаривала: «Бедные, в такую стужу приехали вон откуда»... Ей было лет пятьдесят, на бледном лице сохранились следы пережитого тяжелого горя...

После ужина Валя пошла навестить своих знакомых, Третьяк грелся возле лежанки, тетка Домна вела печальный рассказ о своей жизни, о сыновьях, что воюют где-то на море, о дочери Оксане, угнанной недавно в Германию.

— Жалею теперь, что детей было только четверо, — мягко, певуче звучит ее чистый голос. — Имела бы больше, дак и остался б какой-нибудь возле матери...

— А муж где?

Глаза тетки Домны окутались печалью.

— Перед войной случился пожар на ферме, дак он бросился спасать скотину. Вскоре и люди прибежали. Скот вывели из огня, а мой не то задохся в дыму, не то напуганные животные его потоптали — сгорел там. Остался только портрет его на Доске почета... — Женщина засмотрелась на тусклый огонек в топке, отблески пламени играли на лице трепещущим заревом. — А сыновья у меня были как соколы, — видимо, сознательно заговорила о другом, чтобы отогнать тяжелые воспоминания. — Все выдались рослые, плечистые, бравые. Самый старший, Петро, приезжал в отпуск в морской форме, дак наши девчата глаз с него не сводили. Тогда местные хлопцы побили его — неделю отлеживался. Подрос и Андрейко и тоже стал моряком. Засматривались и на него девчата, когда он дома гостил, и этому от хлопцев попало, хотя сыновья мои ничего плохого не делали. Той же дорогой пошел и третий, Сашко, но началась война, и я его уже не видела. А эти ироды Саню моою забрали, как ей там живется? Сердцем чувствую, что мучится она. А сынам разве легче? А нам здесь? В жизни так повелось: если счастье, дак его не много, а горя хватает на всех...

Тетка Домна подбросила хворосту в топку, пламя вспыхнуло ярче, осветило, будто прожектором, противоположную стену; как на экране, четко обозначился на ней темный силуэт. Залитое горячим светом лицо тетки Домны сразу расцвело, стало словно молодым, в румянце. Она досказала:

— Сыновья пошли в меня: все трое голосистые, веселые, а Саня, та в отца: тихая и задумчивая. Таким еще труднее. И доведется ли нам когда-нибудь снова повеселиться, песню послушать? Будем ли мы праздновать Первое мая, Октябрьскую революцию, Восьмое марта? Потеряешь веру, дак страшно делается. Будто ночь настала, и нет ей конца...

— Все вернется! — подбодрил ее Третьяк. — Не верить в это — значит живыми в могилу ложиться. А вы же наших людей вызволяли из концлагеря. Зачем? Да затем, чтоб они боролись с врагами. Так ведь?

Она согласилась:

— И то правда. — Поворошила угли в топке, пламя снова вспыхнуло. — А есть и такие, что изменили, в полиию записались. Или как-то иначе немцу прислуживают. Был один случай. Работала в колхозе женщина, троих детей имела, муж был партийный. Молчаливая, работящая, вместе с колхозницами выполняла все работы. А когда в Гоголив вступили фашистские мотоциклисты, вышла к ним с хлебом-солью и заговорила на чистом немецком языке: встречала, как освободителей... Позднее и на мужа заявила в гестапо, расстреляли его. Оказалась фольксдойчейкой. Нынче служит переводчицей у коменданта Пац... Пак... — силилась произнести фамилию гоголивского коменданта Пацкштадта, да так и не смогла.

От двери повеяло холодом — вернулась Валя. Вмиг подбежала к печке. Озябла.

Разговор зашел о войне. Тетка Домна уже слышала от близких людей о разгроме немецко-фашистских войск под Москвой, но тем не менее с интересом ловила каждое слово Третьяка и Вали, будто они сами были участниками событий, о которых рассказывали. Когда же узнала, что две недели тому назад группа войск Кавказского фронта во взаимодействии с Черноморским флотом высадила десант в Крыму и после упорных боев заняла Керчь и Феодосию, на глазах у нее появились слезы. Сказала взволнованно:

— И они там были. Я знаю: были.

— Кто? — не поняла Валя.

— Мои сыновья... Не под Новый ли год это происходило?

— Да, 29 и 30 декабря.

Тетка Домна заголосила:

— Пропал мой Андрейко, уже не увижу его, ой, не увижу своего соколика. Да навеки закрылись очка...

Третьяк и Валя утешали ее как могли, но напрасно.

— Откуда, кто вам такое сказал? — спрашивали.

— Никто...

— А вы уже оплакиваете. Не надо так...