Комендантский час

Выбился из сил и Буланый, пройдет немного и остановится, еще пройдет и остановится. Третьяк взял его за уздечку, повел вперед. Лошадь поначалу скосила в сторону сизый глаз, вероятно рассчитывая, что угостят едой, но хозяин дал знак двигаться, и Буланый покорно тронулся с места. «Крепись, друг, — проговорил Третьяк, будто животное могло понять человеческий язык. — Выручай, пока сдюжишь. Тяжело тебе, я знаю, но, видишь, и людям не легче. Бредут голодные, им эта дорога кажется еще длиннее. Во что бы то ни стало держись, дорогой, не свались, потому что придется нам бросить сани, а в них-то мы везем нечто очень-очень ценное». Буланый упорно бил копытами в снег, мерно кивал головой, мол, я понимаю, постараюсь не упасть; из его горячих ноздрей с каждым выдохом вылетали клубы пара и оседали инеем на отвисшей нижней губе, образуя седую бородку. Иногда из груди Буланого вырывались почти человеческие вздохи, тогда Третьяк и себя чувствовал лошадью, будто и в него вселялась душа этого бессловесного работяги, который должен тянуть эту лямку, тянуть, пока не упадет или не лопнут постромки. Они двигались медленно, останавливаясь и снова с невероятным усилием подаваясь вперед, однако то и дело обгоняли людей с мешками и сумками, хмурых, истощенных. Хорошо, что по обеим сторонам дороги пошел лес, стало затишнее, ветер уже не хлестал их со всех сторон, как на равнине в степи. Но снег валил и валил, будто сыпались перья из прохудившейся в небе огромной перины, устилая землю пушистым ковром; природа словно заботилась о том, чтобы выбившийся из сил путник упал легко, не ушибся. И отдохнул. Успокоился. Забыл о тяжкой дороге — дороге жизни.

Вдруг Буланый остановился, и в это время к Третьяку подбежала Валя.

— Леня, там столько нагрузили всего и сами понасели, — проговорила возбужденно. — Просила их, но меня не слушают. Еще и оскорбляют...

Ничего не говоря, Третьяк быстро подошел к саням. То, что он увидел, его потрясло. На санях лежала гора мешков и узлов, а вокруг стояла толпа мужчин и женщин. Первым порывом было желание посбрасывать все с саней на снег, но пробиться через людскую стену он не смог. Дорогу ему преградил какой-то верзила в заячьей шапке.

— Не сам везешь, так и не тронь, — угрожающе предостерег он. — Лошадь жалеешь, а люди пусть с ног валятся? — Резко оттолкнув Третьяка, он вскинул вверх увесистую палку и опустил ее на спину лошади. — Н-но!..

Буланый от неожиданности рванул сани, однако ноги его подкосились, и он покачнулся.

— Но-о, чтоб тебя!.. — Рассвирепевший верзила приготовился еще раз ударить лошадь, но не успел. Перед ним выросли Третьяк и Валя.

— Товарищи, выслушайте меня! — обратился к людям Третьяк, подняв над головою шапку. — Мы готовы взять всех вас, но такой тяжести лошадь и с места не сдвинет, хоть убейте ее. Ну, упадет животное. Тогда что? Кому польза от этого? Я прошу вас, товарищи, добирайтесь до Киева кто как может. Уже близко.

Толпа на минуту замерла, послышались то там, то тут хриплые, простуженные голоса:

— А вы завтра будете на рынке торговать.

— Слекулянты!

— Наживаются на чужом горе.

— Не слушайте его!..

— Повыбрасывайте мешки, что под низом лежат!

— Товарищи, мы не спекулянты! — выкрикнул Третьяк, обводя взглядом хмурые лица. Слово «товарищи», ныне почти забытое, он повторял сознательно, как пароль. Но лед отчужденности не растаял, и ему вдруг стало отчего-то страшно. Словно попал во вражеское окружение. Будто это были не его земляки с Подола, с Куреневки, из Дарницы, с которыми вместе страдал и боролся, а люди, чужие ему по духу. И эти люди уже вошли в водоворот массового психоза.

— Не спекулянты, говоришь? — взвизгнула женщина с посиневшими губами. — А кто же продавал кашу на Сенном базаре в первые дни оккупации? Не эта ли растрепа? — она показала рукой на Валю. — Я сама покупала у нее за последние гроши.

Валя почувствовала, как в груди у нее образовалась пустота.

— Продавала... чтобы заработать малость, — ответила тихо, едва сдержав в себе крик отчаяния. — Да, продавала, но я в этом не виновата.

— Мы везем не только для себя, товарищи, — снова начал Третьяк, выводя ее из-под удара. — Есть в Киеве люди, которые нуждаются в помощи...

Его слова снова перекрыл шум:

— Врет, не верьте ему!..

— Спекулянты!..

— Леня, покажи им винтовки, пусть увидят и поймут, кто мы, — тихо проговорила Валя, силясь овладеть собою. — Все равно пропадает: оружие, продукты наши...

— Ты что? Даже и не думай об этом, — ответил Третьяк и снова обратился к толпе: — Товарищи...

Его прервал верзила в заячьей шапке:

— Ну, хватит. Уматывай! Иначе... — Он угрожающе поднял палку, все вдруг умолкли, и в этот момент над толпой, как звон стали, раздался чистый, почти детский голос:

— Стойте, вы! На кого замахиваетесь? Я знаю этих людей. Они и в самом деле не спекулянты, а подпольщики, листовки распространяют. А вы здесь самосуд над ними учинить хотите? Неужто вместо того, чтоб объединяться, будем друг другу горло перегрызать? Стыдитесь! Мы же советские люди...