Комендантский час

Виталий Семенович устало смежил веки. Тягливый нашел, что он совсем не моложавый, каким показался вначале, а под глазами темнеют мешки.

— Ты укоряй, укоряй меня, Петрович, — не раскрывал глаз Солодовников. — Легше станет.

«Никак сердечник, — встревожился Тягливый. — Возись с ним, случись что».

— Мужики спрашивали об тебе, когда сорокоус отмечали, — слукавил он. — Ивашка Крутицкий и Сёмка Фуфаев.

Виталий Семенович слабо улыбнулся.

— Живой, бедолага… Ульяна Филипповна просила как-то поддержать его… Кремень.

Тягливый ухмыльнулся, вспомнив, как на поминках дядька Семен делал вид, что не слыхал о Солодовникове. Яснее ясного, что сговорились. А Ульяна наставила ему рога… С чего бы этот хлящ стал так заботиться о ней? К профессору аж в Москву мотался. И о дядьке не зря беспокоился… Не затем ли, чтобы Сёма меньше языком молол.

Петр Петрович, полнясь ненавистью, отвел глаза от хозяина. Будь это в другом месте, он заставил бы его глотать письма вместе с конвертами.

— Интересные характеры ваши мужики, — без напускного восхищения произнес Солодовников.

— Кто, например? — развернул сверток Петр Петрович.

— Да тот же Фуфаев. Полжелудка нет, контуженый, в танке горел, а трудится за троих… Сын большую квартиру получил, к себе приглашал, но Семен наотрез… А случай с орденом… Не знаете?.. Фуфаев отказался от него. Так и заявил — раньше, мол, зерновой клин был три тысячи гектаров, вспахивали и обмолачивали его впятером. Сейчас — едва пятьсот га, а обрабатывают их тем же числом. А что разнарядка пришла кого-то наградить, то почему она не поступила, когда люди в работе глаз не смыкали?.. Речку вашу спасал… Забыл, как ее… Да, да Глубокие Броды… Кстати, почему глубокие? Но суть в другом. Его послали распахивать берега, а он, наоборот, сделал обваловку… И ночью — с машины не слазил! Вместо благодарности — на него дело завели… От нервного потрясения и желудок отказал… Но выдюжил.

— И Крутицкий Ивашка — характер, — разозлился Петр Петрович, что ничего этого не знает.

— Он — в первую очередь. Старик в прямом смысле восстал, прослышав, что собираются вырубать виноградники… Иных ретивых палкой из сада гнал. Досталось и милиции.

— Посадили?

— Штрафом отделался. Но пока правду искал, в доме целый разор учинили… Такая вот грань.

— Это студенты. Они, бывает, шакалят по хатам, пока хозяевов нет.

— Не знаю, кто — но Ивану и спать было негде. Начальство ваше — нет чтобы помочь, издеваться надумало… Видимо, более старую историю забыть не могло.

— Чем же он им насолил?

— Этот трагикомический эпизод мало кто у вас знает. Иван Андреевич одно время всерьез прихворнул. После больницы у родственников отлеживался: дети-то разъехались. Когда вернулся — сюрприз… Пенсию на старый адрес не шлют. Он — заявление в собес. Пообещали возвратить, что причитается… Месяц минул, другой… Почтальон успокаивает, дескать, сразу всё, Андреич, получишь. И — Крутицкий бьется с ним об заклад, что и через год денег не дождется… Как старик перебивался то время, неизвестно, но в оговоренный день почтальон принес ему проспоренный коньяк. А Крутицкий продлевает уговор — еще на такой же срок: решил проверить, вспомнят о нем без напоминания или нет… Такая вот грань.

Ясно, что не вспомнили бы, да почтальон испугался, что опять продует, и обратился в собес… Крутицкого во всем и обвинили. Они честные и работой загружены, а он, такой-сякой, эксперименты устраивает. Чуть ли не комиссию создали: что это за старичок такой веселый, не отправить ли его в дом хи-хи, ха-ха… В общем, пришлось с чинушами повоевать… Такая вот грань.

Петр Петрович, дождавшись своего часа, веером рассыпал письма, надменно улыбаясь.

— А это какая грань?.. Пенсию Ульяне аккуратно выплачивали, орденов не давали, на людей с колом она не бросалась, ее тебе к чему было ублажать?

По лицу Солодовникова скользнула лишь тень досады, что гость отвлек его.

— Зачем? — грубо переспросил Тягливый.

Слабый гудок баржи донесся издалека, словно давал знать ему, что следует поторапливаться.

— Не я, она меня ублажала, — сказал, как отчеканил, Солодовников. — И не ублажала, а духом поддерживала, хотя это и звучит старомодно.

Петр Петрович искренне рассмеялся.

— Ты вроде с руками, ногами, чего ради чужой бабе утешать тебя?

— Будто не знаешь…

Петр Петрович замолчал… Получалось, Солодовников слыхал о нем, и у хозяина даже сомнения нет, что и Тягливый также наслышан про него от жены. Делать вид, что это и на самом деле так, значило попасть еще больше впросак…

Петр Петрович неопределенно развел руками.

— Всего не упомнишь.

Солодовников, поглощенный своими думами, не обратил внимания на странный ответ гостя.

— Ты привык к Ульяне Филипповне, а для меня она стала откровением… На пенсию я тогда еще не вышел и крутился, как волчок — помимо всего был и депутатом облсовета. Поселок сам видишь какой, район тоже не маленький, так что хлопот… Я поселился здесь с того дня, когда в армии шла массовая демобилизация. Дружок, ныне покойный, когда еще служил, пригласил порыбачить, с тех пор я и присох к Дону.

— Офицер?