Комендантский год

Нехорошо обманывать-ть-ть-ть. Нехорошо притворять-ть-ть-ться. Ещё что-то нехорошо… Ага, делать-ть-ть-ть. Пока я завороженно смотрел на водяные столбы, вздымающиеся к небу и на самом верху рассыпающиеся струями и брызгами, словно пальмы, пингвины беспокойно сновали по комнате и сокрушались. На мой счет. Пока пациент благополучно не задремал. Вот только недолго музыка играла. Мне показалось, что не прошло и нескольких минут сонного забытья, как с двух сторон в уши ударило:

– Изволите просыпать-ть-ть-ться?

Тело дернулось как-то само собой, принимая сидячее положение. Одним рывком. И спина, конечно же, отозвалась на это насилие болью, которая сыграла роль последней, самой беспощадной трели будильника.

Дождь больше не стучался в наш дом. Наверное потому, что цвет неба, видневшегося в арочных проемах, теперь больше соответствовал тучам с водой замороженной, а не жидкой.

– Изволите прогулять-ть-ть-ться?

Я, может, и псих, но чтобы настолько? Хотя, холодом с улицы не тянет. Да и вообще нет никакого движения воздуха, ни туда, ни отсюда. Все тот же штиль, будь он неладен.

Но порядки в этом заведении суровые. Вернее, распорядок дня.

– Гулять, значит?

– Гулять-ть-ть-ть!– дружно закивали пингвины, хлопая крыльями по округлым бокам.

Остается только надеяться, что за прогулкой в расписании будет полдник, а то впечатления-приключения– это, конечно, хорошо, но одной духовной пищей сыт не будешь.

– Хорошо, пройдусь.

– Только не вниз, только не вниз!– заверещали птички, видя, в сторону какой из арок я собираюсь направиться.

– Как скажете.

Не вниз, значит, наверх. На ту террасу, куда меня приземлил ангел. По пологой лестнице, скрученной спиралью.

Хорошо, что она широкая. Никаких перил ведь и в помине нет: будь ступеньки хоть на метр покороче, дурдом явно не досчитывался бы своих пациентов. С завидной регулярностью. Тем более, что море вокруг…

Да, именно что, вокруг. Прямо над бунгало и чуть в сторону небо по-вчерашнему яркое, зато чуть подальше– под завязку налитое свинцом. И вода все ещё не вернулась. А впрочем, как она вернется, если стоит по периметру частоколом? Намного дальше, чем во время грозы, но в пределах видимости.

Муссоны и пассаты, а с ними легкий бриз, неслись-неслись куда-то и… Нет, бриз, пожалуй, остался. Наверху. Там, где белоснежный парапет почти впивается в небо. Или вернее будет сказать: втыкается, потому что успешно его пробивает, и густая синева складками течет по каменной…

Нет, это и есть складки. Самые настоящие.

Полотнище ткани, совсем как то, что бегало от меня, но сейчас и здесь– умело прирученное и спадающее, но ни в коем случае не падающее с плеч.

Под синей занавеской трудно разглядеть что-то определенное: ветер дует уж слишком лениво, и прижимает ткань к телу на доли мгновения, за которые можно понять лишь одно.

Женщина.

Не слишком высокая, не особенно низкая, не пышная и не тощая. Обыкновенная, в общем. Среднестатистическая, как говорится. Наверное, из тех, на кого лишний раз и не взглянешь, но едва мой взгляд поднимается выше чуть покатых плеч…

Она светленькая. Блондиночка. Но не такая, как адъютант: у той пряди ярко-золотые, а у этой просто белобрысые. Ровные. Прямые. Все, кроме одного-единственного завитка, местоположение которого я помню яснее ясного, хотя видел его только во сне.

Она ведь все время норовила повернуться ко мне затылком…

Но сейчас я разве сплю? Похоже, что нет. Потому что голова ещё звенит от пингвиньего щелканья. И камень приятно покалывает ступни. И надоедливо чешутся те оспины, что я каким-то образом заполучил на Сотбисе.

Но глаза упрямо сообщают: там, у самого парапета стоит Она. Она самая.

Какие у меня есть варианты? Всего лишь два. Либо я действительно сошел с ума больше, чем раньше, то есть, окончательно, либо… Ну, второй проверить– легче легкого. И даже если он не подтвердится, в накладе не останусь. Зато, если все окажется по-настоящему реальным…

Она не двигается, глядя куда-то вдаль. И не слышит моих шагов. Хотя, я и сам сейчас не слышу ничего, кроме стука в собственной груди.

Расстояние сокращается. Ещё несколько секунд, и нужно будет что-то сказать. Но что? Девушка, разрешите с вами познакомиться?

Глупости. Я её знаю. Уже. С ног до головы. До этого клятого завитка. А она знает меня, и хотелось бы надеяться, что не с самой плохой стороны.

Каждый шаг навстречу, словно возвращение домой. Потому что девчонка, закутанная в небо– родная. До сумасшествия.

Есть она, и больше не надо ничего другого. Мир ведь совсем не так велик, каким кажется: тебе с лихвой хватает того, что видишь. А если и сможешь дотронуться…

Руки тянутся сами. Без команды от мозга. Да и какой во всем этом может найтись здравый смысл, если мысли спутались настолько, что думаешь лишь об одном: обнять, притянуть к себе, уткнуться носом в душистый затылок и прошептать какую-нибудь нелепость вроде: я скучал.

Я ведь и в самом деле ску…