Комендантский год

Люди вздрогнули, на западе прогремел взрыв, глухой, скраденный расстоянием и густой растительностью.

- Растяжка сработала! - заявил Кобылин. – Наша, товарищ майор, из двух колотушек. Интересно, сколько народу подорвалось?

- Не хотел бы сгущать краски, но нас преследуют, - сказал Ермаков и начал подниматься. - Здесь километра два будет, товарищ майор, скоро они сюда придут. Сваливать надо, пока не оприходовали нас.

- Подъём! - скомандовал Зорин - Рысью уходим, товарищи.

- Вот суки! Поесть не дали, - заявил Тищенко и стал забрасывать обратно в мешок консервные банки.

Глава 11

Взрыв не мог не задержать погоню, всех не положил, но кого-то наверняка, теперь каратели не будут нестись как угорелые, осторожно пойдут, под ноги поглядывать будут. Люди двигались быстро, отдых придал им сил. Мелькали деревья и овраги, пот снова струился по лица. Марш-бросок выдержали все, даже женщины, на поверку оказавшиеся выносливее иных мужчин. Короткие передышки, на полторы-две минуты, и снова в путь.

Лес оборвался, прямо по курсу простирались скалы, бугры, ползучий кустарник в паре верст зеленел внушительный покатый холм, пресловутая Черепашья сопка. Группа прошла по извивам каменных траншей, изъеденных эрозией. Возможно, неподалёку была река и вода весной разливалась, подъём на холмы выглядел не страшно, это был своеобразный коридор в окружении каменных груд и чахлых кустов. Люди торопливо пошли наверх, не далеко от вершины проход загородила небольшая каменная гряда, к ней уже подбирались Кобылин с Суховым, остальные растянулись. Алевтина тяжело дышала, с усилием волочила ноги.

- Снова хочешь на ручки? - спросил Зорин. - Смотри Сухов и Кобылин уже где.

- Подожди, отдышусь, - она остановилась перевела дыхание, двинулась дальше. - Сухов и Кобылин говоришь? - Алевтина вдруг хрипло усмехнулась. - Кто же не знает гражданина Сухова и Кобылина.

- Что-то давнее, - вспомнил Зорин. - Была такая фигура вроде бы драматург и даже профессор. На уроках литературы я точно о нём слышал, раз так, значит личность прогрессивная и оставившая след в драматургии.

- Да, весьма прогрессивная, - согласилась Алевтина. – «Свадьба Кречинского», «Смерть Тарелкина», выдающиеся произведения русской драматургии. Дружил с Александром Островским, изобличал деградацию дворянства, избалованного светской жизнью, показывал нравственное превосходство провинциалов над богатыми уродами, из высшего общества. В некрасивую историю, правда, попал, считалось, что это именно он убил свою любовницу - парижскую модистку Луизу Симон Диманш, переехавшую в Россию. Удушенной нашли бедняжку, недалеко от Ваганьковского кладбища. Вроде надоела она будущему драматургу своей докучливостью, деньги требовала, с другими женщинами встречаться не позволяла. Вот и замыслил он её убить с помощью своих слуг.

- И в самом деле убил? - спросил Зорин.

- По всему выходило, что да. Но история тёмная: семь лет просидел драматург за решёткой, всячески открещивался, его дважды выпускали и снова арестовывали, возобновляли расследование, измучили человека, вроде доказали и даже слуги признались, но потом опять в отказ, дело развалилось, в общем, несколько лет не могли ничего доказать, отпустили человека. Именно за решёткой он начал свой литературный путь. Написала «Свадьбу Кречинского», в общем дело мутное и тёмное, убийство осталось нераскрытым - это до сих пор великая тайна.

- Вряд ли это он, - заявил Вадим. – Оклеветали, подставили человека, подтасовали улики. Да, разумеется такой прогрессивный деятель, разве мог он кого-то убить. Просто царские жандармы работать не хотели, решили первого встречного обвинить. Вот наши органы НКВД в раз установили бы настоящего убийцу и не томили бы безвинного за решёткой.

- Слушай, твои драматурги, кажется, что-то кричат.

В словах Алевтины присутствовала завуалированная крамола. Но Сухов и Кобылин и в самом деле что-то кричали. Вадим схватил Алевтину за руку, поволок на верх. Люди спрятались за камни, перевели дыхание. Картина с вершины холма открылась безрадостная: до преследователей было километра полтора, они бежали по открытому пространству, освящённые солнечными лучами. Впереди собаки на длинных поводках - поджарые немецкие овчарки, каратели из РОНА растянулись метров на пятьдесят, бежали легко и размеренно, видно было, что инвалиды в облаве не участвовали. Их было два десятка, не такая уж армия, но всё же серьёзное подразделение, да ещё эти две собаки, явно идущие по следу.

До подножия сопки преследователи ещё не добрались, партизан пока не видели, ещё немного и они уйдут в слепую зону, за перегибом холма. Прибудут минут через пять, если не решат перекурить.

- Примем, товарищ майор? - деловито осведомился Ермаков. - Почему бы нет? Проход узкий, другой дороги у них нет.

- Фермопилы, - пробормотал начитанный Курицын.

- Чего? - не понял Генка.

- Да ничего, не обращай внимания.