Сказано — сделано. Они сели за стол, который скоро был накрыт, и позавтракали по манскому обычаю, то есть очень хорошо, и пили за здоровье многих лиц. Вы догадываетесь, мой читатель, что при этом и Этуаль не была забыта: маленький Раготен пил за нее раз двенадцать, то сидя, то вставая со шляпой в руке; но последний раз он пил, стоя на коленях и с непокрытой головой, как будто публично каялся на паперти церкви. И тогда-то он настойчиво просил Ранкюна сдержать слово, которое тот ему дал, и быть руководителем и покровителем в столь трудном предприятии, как победа над мадемуазель Этуалью. На это Ранкюн ответил ему полусердито или притворяясь:
— Знайте, господин Раготен, что я такой человек, что не отправляюсь в море без сухарей, то есть я никогда не принимал ничего, в успехе чего я не уверен; и поэтому положитесь на меня: я послужу вам не бесполезно. Только скажу вам еще, я знаю средство, которое и употреблю, когда придет время. Но я вижу одну помеху вашему намерению: это — наш отъезд, и я не знаю другого выхода для вас, как исполнить то, что я вам опять предложу, — решиться играть вместе с нами. У вас есть все способности, какие только можно представить: у вас серьезный вид, приятный голос, произношение хорошее, а память еще лучше; вы совсем не похожи на провинциала:[362]
кажется, что вы провели всю свою жизнь при дворе; у вас такая наружность, что вас видно за четверть мили. Вы не сыграете и дюжину раз, как пустите пыль в глаза нашим молодым хвастунам, которые так умничают и которые принуждены будут уступить вам первые роли, — остальное предоставьте сделать мне, потому что теперь (я вам об этом уже говорил) мы задумали с вами головоломное дело, и надо выполнить его с большой ловкостью. Я знаю, что она у вас есть, но много советов не испортят дела. Впрочем, обсудим немного: если вы раскроете вашу любовную цель, с какой вы вступаете в труппу, то вам непременно откажут; а поэтому надо скрывать ваш замысел.Человеческий обрубок внимательно слушал рассуждения Ранкюна и совершенно пришел в восторг, вообразив, что уже держит, как говорится, волка за уши, и, будто пробудившись от глубокого сна, вскочил из-за стола и бросился к другому его краю, чтобы обнять Ранкюна, благодарить его и просить продолжать, говоря, что для того-то он и пригласил его позавтракать, чтобы объявить ему о своем намерении последовать своему трогательному пристрастию к комедии, на что он так твердо решился, что никто в мире уже его не отговорит; теперь надо только уведомить об этом труппу и получить согласие на его принятие, и это он желал сделать тотчас же. Они сосчитались с хозяйкой, Раготен заплатил, и, выйдя, они направились в дом комедиантов, который был недалеко от того места, где они завтракали.
Они нашли женщин уже одетыми, но когда Ранкюн завел речь о намерении Раготена стать комедиантом, она была прервана приездом одного из арендаторов отца Леандра, который прибыл уведомить его, что тот находится при смерти и хочет увидеться с ним перед тем, как отдать последний долг природе, неизбежный для всех людей, — а это заставило всю труппу собраться, чтобы посоветоваться о столь неожиданном событии. Леандр отвел Анжелику в сторону и сказал ей, что теперь настает время жить им счастливо, если только она захочет, на что она ответила, что это зависит не от нее, и все прочее, что вы найдете в следующей главе.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ