Комический роман

История, рассказанная Раготеном, вызвала общие аплодисменты, и он так возгордился этим, как будто бы сам ее сочинил; а это, вместе с природною спесью, заставило его свысока относиться к комедиантам; и, подойдя к комедианткам, он брал их за руки без их согласия и пытался их ущипнуть, — провинциальное ухаживание, более приличествующее сатиру,[108] чем уважаемому всеми человеку. Мадемуазель Этуаль ограничилась тем, что вырвала свои белые ручки из его засаленных и волосатых, а ее подруга, мадемуазель Анжелика, ударила его по пальцам планшеткой.[109] Он оставил ее, не сказав ни слова, весь красный от досады и стыда, и присоединился к компании, где каждый говорил изо всех сил, не слушая других. Раготен заставил замолчать большинство, возвысив голос, чтобы спросить, что они скажут о его истории. Молодой человек, — имя его я забыл, — неожиданно для него ответил ему, что она столь же принадлежит ему, как и всякому другому, потому что он взял ее из книги; и, сказав это, он вытащил книгу, наполовину выглядывавшую из кармана Раготена, который исцарапал ему все руки, отнимая ее; он потом передал ее другому, но и на этого тот набросился тщетно. Книга перешла уже в третьи руки, а потом таким же образом в пятые и шестые, до которых Раготен не мог достать, потому что был меньше всех ростом. Наконец он сделал пять или шесть бесполезных попыток и разодрал столько же манжет и перецарапал столько же рук, а книга все путешествовала поверх голов; бедный Раготен, видя, что все грохочут от смеху над его неудачами, как бешеный бросился на первого виновника его смущения и ударил его несколько раз кулаком в живот и ляшки, не достав выше. Но руки того, которые имели преимущество потому, что находились выше, раз пять-шесть опустились ему на темя и так тяжело, что его голова ушла в шляпу по самый подбородок, и бедный человечек был столь потрясен, что перестал соображать, где находится. К последнему же огорчению его, противник под конец ударил его ногой в темя, и он, быстро попятившись назад, упал затылком к ногам комедианток.

Теперь, прошу вас, представьте себе, каково должно быть бешенство маленького человечка, более хвастливого, чем все цирюльники королевства,[110] и Притом в то время, когда он хвастался,[111] приписывая себе историю перед комедиантками, любовником которых он хотел быть, потому что он, как вы скоро увидите, не знал и сам, какая более тронет его сердце. И на самом деле, небольшое его тело, упавшее затылком, выражало все бешенство души разнообразными движениями рук и ног, и хотя лица Раготена не было видно, потому что его голова влезла в шляпу, вся компания решила соединиться и сделать преграду между Раготеном и его обидчиком, дав ему спастись, в то время как сострадательные комедиантки поднимали человечка, который ревел в своей шляпе потому, что она закрыла ему глаза и рот и мешала дышать. Трудность состояла в том, чтобы снять с него шляпу. Она имела форму горшка, и низ ее был уже тульи; господь знает, может ли всунутая туда с силой голова с очень большим носом так же выйти оттуда, как она вошла. Это несчастье было причиной большого блага, потому что, вероятно, гнев его достиг последней степени, что дало бы, конечно, соответствующие следствия, если бы шляпа, от которой он задыхался, не заставила его прежде всего подумать о сохранении своей жизни, чем об уничтожении жизни другого. Он не просил о помощи, потому что не мог говорить; но когда увидели, что он напрасно старается дрожащими руками освободить голову, бьет ногами по полу и от ярости бесполезно ломает ногти, то не думали более ни о чем, кроме его спасения. Первые усилия снять эту «прическу» были столь неистовы, что он подумал, что ему хотят оторвать голову. Наконец, не будучи в силах более терпеть, он дал знак пальцами, чтобы разрезали шляпу ножницами. Госпожа Каверн вытащила свои из-за пояса, а Ранкюн, взявшийся за эту операцию, сделав сначала вид, что хочет надрезать ее против лица (это не мало напугало Раготена), разрезал шляпу с затылка до самой вершины. Едва только он получил возможность дышать, как вся компания загрохотала от смеху, видя, что он так надулся, что чуть не лопнет, от крови, прилившей к лицу, и что нос у него ободран.