Комический роман

Дело так бы и обошлось, если бы один злой насмешник не сказал ему, чтобы он отдал починить свою шляпу. Данный не во-время совет разжег в нем гнев, который и без того не утих, настолько, что он схватил решетку из камина и замахнулся, как будто бы для того, чтобы бросить ее в самую средину компании, чем так напугал самых храбрых, что все бросились к дверям, спасаясь от удара решеткой; но в такой давке только один смог выйти, да и то упал, зацепившись шпорами за шпоры других. Раготен засмеялся, в свою очередь, что всех успокоило. Книгу ему вернули, а комедианты одолжили ему старую шляпу. Он страшно негодовал на того, кто так обидел его; но так как он был более тщеславен, чем злопамятен, то сказал комедиантам, будто бы обещая нечто особенное, что хочет из своей истории сделать комедию и что, употребив некоторый прием, он одним прыжком будет там, куда другие поэты достигают только постепенно. Дестен сказал ему, что рассказанная история очень приятна, но для театра все-таки не годится.

— Мне кажется, вы хотите меня учить, — ответил Раготен; — так знайте, что моя мать была крестницей поэта Гарнье,[112] а у меня, который говорит с вами, до сих пор хранится его чернильница.

Дестен сказал ему, что сам поэт Гарнье не очень-то достоин чести.

— Да какую вы находите тут трудность? — спросил Раготен.

— Только ту, что из нее нельзя сделать комедии по правилам, без множества погрешностей против приличия и рассудка, — ответил ему Дестен.

— Такой человек, как я, может сам установить правила, если захочет,[113] — сказал Раготен. — Подумайте, — прибавил он, — не было ли бы это и ново и великолепно, если бы посреди сцены увидели портал церкви, а перед ним около двадцати кавалеров и столько же дам, любезничающих между собою; это бы всех восхитило. Я с вами согласен, — продолжал он, — что не следует допускать чего-либо против приличий или добрых нравов, и поэтому я не хочу заставлять актеров говорить в церкви.

Дестен прервал его, чтобы спросить, где он думает найти столько кавалеров и дам.

— А как же поступают в школах, где представляют целые баталии? — ответил Раготен. — Я играл в Флеше[114] в битве у Понт-де-Се,[115] — прибавил он. — На сцене было более сотни солдат вдовствующей королевы, не считая армии короля, которая была еще многочисленнее; и мне припоминается, что из-за дождя, помешавшего празднику, говорили, что шляпы с перьями всего дворянства нашей страны, которые мы взяли у них, не будут никогда в таком порядке.

Дестен очень забавлялся, что дал повод говорить ему столь разумные вещи, и отвечал, что в школах действительно довольно школьников для этого, но если в их труппе семь или восемь человек, — она уже в полном составе. Ранкюн, который был никудышным, как вы знаете, человеком, принял сторону Раготена только для того, чтоб позабавиться, и сказал своему товарищу, что не разделяет его мнения, — а он постарше комедиант, — и что портал церкви — самая прекрасная декорация, какую он когда-либо видел, а что касается необходимого количества кавалеров и дам, — часть их можно нанять, а часть сделать из картона. Этот прекрасный выход — сделать из картона — заставил смеяться всех; Раготен смеялся тоже и клялся, что он подумал об этом раньше, да не хотел говорить.

— А карета, — прибавил он, — это новость в комедии. Я когда-то представлял собаку Товия[116] и так хорошо, что все присутствующие развеселились. А что до меня, — продолжал он, — то если можно судить о вещах по действию, которое они производят на ум, меня всякий раз, когда я видел «Пирама и Физбу», трогала не столько Пирамова смерть, сколько пугал лев.[117]

Ранкюн подкреплял доводы Раготена столь же смешными доводами и так вошел к нему в милость, что тот повел его с собою ужинать. Все прочие надоедалы оставили комедиантов, которым более хотелось ужинать, чем занимать разговорами городских бездельников.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, которая содержит то, что вы узнаете, если потрудитесь ее прочесть

Раготен привел Ранкюна в кабачок и велел подать все лучшее, что там было. Полагали, будто бы он потому не повел его к себе домой, что домашний стол его был не очень хорош; но я по этому поводу ничего не скажу, из боязни высказать необоснованное суждение; да я совсем и не хотел исследовать этого дела, так как оно не стоит труда, а к тому же я должен писать о гораздо более важных вещах.