Комический роман

Его товарищи, замешкавшись с помощью ему, и не подумали сначала погнаться за убийцей, который бежал и покинул страну. Два дня спустя отец умер от раны. Моя мать чуть не умерла с горя; она слегла, а я столь крушилась этим, как только может девушка моих лет.

Болезнь матери продолжалась долго, и комедианты и комедиантки нашей труппы простились с бароном Сигоньяком и поехали дальше искать себе места в других труппах. Мать болела более двух месяцев, но наконец выздоровела при заботах барона Сигоньяка, служивших знаком его великодушия и доброты, что не соответствовало славе самого большого тирана в провинции, где его все боялись, хотя там большинство дворян было такими же. Его слуги, которые всегда видели его лишь бесчеловечным и грубым, удивлялись, видя, что он обходится с нами самым любезным образом. Можно было подумать, что он влюбился в мою мать; но он почти никогда не говорил с ней и не входил в нашу комнату, куда он после смерти отца велел подавать нам есть. Правда, он часто посылал узнать о ее здоровьи. В провинции уже злословили, и мы знали об этом. И моя мать из благопристойности не могла уже долее оставаться в замке столь знатного человека и поэтому стала подумывать об отъезде и приняла намерение вернуться в Марсель к своему отцу. Она известила об этом барона Сигоньяка, благодарила его за все благодеяния, какие он нам оказал, и просила его прибавить ко всем милостям еще одну — дать верховых лошадей для нее и для меня до ближайшего городка, названия которого не помню, и повозку для нашего багажа, который она хотела постараться продать первому покупателю за столько, сколько он даст. Барон сильно удивился намерению матери, да и она не менее удивилась, не получив от него ни согласия, ни отказа.

День спустя его приходской священник вошел в нашу комнату. Он пришел вместе со своей племянницей, хорошей и симпатичной девушкой, с которой я до того сильно подружилась. Мы оставили ее дядю и мою мать вместе и пошли погулять в сад при замке. Кюре долго говорил с матерью и оставил ее только перед ужином. Я нашла ее очень задумчивой; я спросила ее два-три раза, что с ней, но она мне не ответила. Потом она заплакала, а я расплакалась тоже. Наконец она мне велела запереть дверь комнаты и сказала, плача еще сильнее прежнего, что кюре сообщил ей, что барон де Сигоньяк безумно влюбился в нее и уверял ее, что он так высоко ценит ее, что никогда бы не осмелился сказать ей или велеть сказать, что любит ее, если бы в то же время не предложил ей стать его женой. Кончив говорить, она чуть не задохлась от вздохов и слез. Я еще раз спросила ее, что с ней.

— Как, моя дочь, — сказала она, — неужели все это не довольно говорит о том, что я самая несчастливейшая женщина на свете?

Я сказала ей, что для комедиантки не слишком велико несчастье стать знатной женщиной.

— О, бедная малютка! — сказала она, — ты говоришь, как неопытная девочка. Если он обманывает доброго священника, чтобы меня обмануть, — прибавила она, — если он не намеревается жениться на мне, хотя хочет меня уверить в противном, каких насилий должна я опасаться от этого человека, раба своих страстей! Если он действительно хочет на мне жениться, и я на это соглашусь, то какое несчастье в мире может сравниться с моим, когда его прихоть пройдет, и как он, может быть, меня возненавидит, раскаявшись в один день в любви ко мне! Нет, нет, дочь моя, счастье не ищет меня, как ты думаешь, но страшное несчастье, лишив меня мужа, который любил меня и которого я любила, дает мне насильно другого, который, быть может, меня возненавидит и заставит меня ненавидеть его.

Ее горе, показавшееся мне беспричинным, так быстро усиливалось, что она чуть не задохнулась, пока я помогала ей раздеваться. Я утешала ее как только могла и употребляла против ее огорчения все доводы, на какие способна девушка моих лет, не забыв ей сказать, что постоянное любезное и почтительное обхождение с нами этого самого неласкового из людей кажется мне добрым предзнаменованием и особенно та несмелость, с какой он объявил о своем чувстве к женщине такого ремесла, которое редко внушает уважение. Мать моя позволила мне говорить все и легла в постель в сильном горе и горевала всю ночь, вместо того чтобы спать.

Я старалась тоже не поддаваться сну, но должна была уступить, и заснула столь же крепко, сколь плохо спала она. Она поднялась рано, и когда я проснулась, она уже оделась и успокоилась. Я очень старалась узнать, какое решение она приняла, потому что, сказать правду, я льстила своему воображению будущим высоким положением, в котором надеялась видеть свою мать, если барон де Сигоньяк говорил из своих искренних чувств и если моя мать решится ответить ему тем, чего он хотел добиться от нее. Мысль услышать, как мою мать станут звать баронессой, приятно занимала мой ум, а честолюбие все более и более завладевало моей молодой головой.