Каверн, таким образом, рассказывала свою историю, а Этуаль внимательно ее слушала, когда они услыхали шаги в своей комнате; это показалось им тем более странным, что они прекрасно помнили, как заперли свою дверь на ключ. Между тем шаги продолжались. Они спросили, кто там. Им не отвечали, но мгновение спустя Каверн увидела у ножек кровати, которые не были завешаны, какое-то существо, — оно стонало и, опираясь о ножку кровати, давило Каверн ногу. Она приподнялась, чтобы увидеть поближе то, что начинало ее пугать; решив заговорить с ним, она высунула голову из-за занавески, но ничего не увидела. Даже небольшое общество придает иногда уверенности, но иногда страх не уменьшается, хотя его и разделяет кто-нибудь. Каверн испугалась, не увидев ничего, а Этуаль испугалась потому, что испугалась Каверн. Они зарылись в кровать, закрыли головы одеялами и прижались одна к другой в большом страхе и не осмеливались даже говорить. Наконец Каверн сказала Этуали, что ее бедная дочь умерла и что это ее душа пришла и стонет около нее. Этуаль хотела было ответить, когда они опять услыхали шаги в комнате. Этуаль зарылась еще глубже в постель, а Каверн, ставшая более смелой при мысли, что это — душа ее дочери, опять поднялась на кровати, как прежде; однако, увидев фигуру существа, которое все еще стонало и опиралось о ее ноги, протянула руку и, коснувшись чего-то очень лохматого, страшно закричала и упала на постель навзничь. В то же самое время они услыхали лай в комнате, как лает ночью напуганная чем-нибудь собака. Каверн опять осмелилась посмотреть, что это такое, и увидела большую борзую, которая лаяла на нее. Она пригрозила ей сердитым голосом, и та, лая, побежала в угол комнаты, где и исчезла. Храбрая комедиантка встала с постели и при лунном свете сквозь окно заметила в углу комнаты, где исчезло привидение борзой, маленькую дверцу на узкую потайную лестницу. Она могла легко догадаться, что это — домашняя борзая, которая вошла в комнату через эту дверь. Собаке хотелось лечь на их кровать, но не осмеливаясь сделать это без согласия тех, кто на ней лежал, она стонала по-собачьи, опиралась передними лапами на кровать, высокую, как все старые кровати, и спряталась под нее, когда Каверн высунула голову из-за занавески в первый раз. Каверн не могла сразу разуверить мадемуазель Этуаль в том, что это был дух, и долго ее убеждала, что это была борзая. Сильно огорченная, она, однако, потешалась над ее трусостью и отложила конец своей истории до другого времени, когда сон не будет им столь необходим. Начинало уже светать; они заснули и встали около десяти часов, когда им пришли сказать, что карета, которая должна их отвезти в Манс, готова к отъезду, если они хотят ехать.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Тем временем Дестен проезжал деревню за деревней, разузнавая о том, чего искал, но ничего нового не мог узнать. Он обследовал большую округу и не остановился раньше двух-трех часов, когда голод и усталость лошади заставили его вернуться в большое местечко, которое он уже проехал. Он нашел там довольно хорошую гостиницу, потому что она находилась на большой дороге, и не забыл расспросить, не слыхал ли кто о всадниках, увезших женщину.
— Тут есть наверху один дворянин, он может вам сообщить об этом кое-что, — сказал деревенский лекарь, который там случился; — я думаю, — прибавил он, — что он и дрался с этими людьми и плохо ими отпотчеван. Я поставил ему болеуспокаивающую и рассасывающую припарку на синеватую опухоль на шейных позвонках и перевязал ему большую рану на затылке. Я хотел ему пустить кровь, потому что все его тело покрыто ссадинами, но он не захотел, а надо бы. Он, должно быть, несколько раз тяжело упал, да его и избили сильно.
Этот деревенский лекарь находил такое удовольствие пересказывать термины своего искусства, что и после того, как Дестен оставил его и уже никто его не слушал, он не мало времени еще продолжал начатую речь,[242]
до тех пор, пока не пришли позвать его пустить кровь женщине, разбитой параличом.Между тем Дестен поднялся в комнату, какую ему указал лекарь. Там он нашел молодого человека, хорошо одетого, с забинтованной головой, который лежал на кровати, отдыхая. Дестен хотел было перед ним извиниться, что вошел в его комнату, не узнав прежде, приятно ли это будет тому, но он был сильно удивлен, когда при первых же словах его извинений тот встал с кровати и обнял его, — он узнал в нем своего слугу Леандра, который четыре-пять дней тому назад оставил его, не попрощавшись с ним и которого Каверн считала похитителем своей дочери. Дестен не знал, в каком тоне говорить с ним, видя его столь хорошо одетым и в столь приличном виде. Пока он его рассматривал, у Леандра было время оправиться.