Комический роман

Они поместились в комнате, где уже спал какой-то проезжий, благородный ли или простолюдин, который, поужинав, велел заложить дилижанс, заботясь по важным делам, каким — я не знаю, уехать на рассвете. Прибытие комедиантов не способствовало его намерению уехать рано, потому что они его разбудили, и он, быть может, проклинал их в душе; но присутствие двух довольно прилично одетых людей было возможной причиной того, что он не выполнил этого. Ранкюн, у которого была манера заговаривать, извинившись прежде, что нарушает покой, спросил его, откуда он едет. Тот сказал ему, что из Анжу и направляется в Нормандию по срочному делу. Ранкюн, пока раздевался и пока нагревали их простыни, продолжал свои вопросы; но так как от них не было пользы ни тому, ни другому и так как бедный человек, разбуженный ими, не находил в них никакого интереса, он просил дать ему спать. Ранкюн извинялся перед ним весьма искренно, но в это время самолюбие, заставившее его забыть ближнего, толкнуло его присвоить пару новых сапог,[233] которые трактирный слуга принес начищенными в комнату. Олив, имевший только одно желание — спать, бросился в постель, а Ранкюн остался у огня, но не столько для того, чтобы посмотреть, как догорала охапка хворосту, сколько для того, чтобы удовлетворить благородное честолюбие иметь пару новых сапог с убытком для другого. Когда он решил, что человек, которого он хотел изрядно обокрасть, заснул как надо, он взял его сапоги, стоявшие у ножек кровати, надел их на босу ногу, не забыв прицепить шпоры, и лег, обутый и в шпорах, рядом с Оливом. Надо думать, что он лег на край кровати, из боязни своими вооруженными сапогами дотронуться до голых ног своего товарища, который не стал бы молчать о столь новой моде спать и таким образом помешал бы его предприятию.

Остаток ночи прошел довольно спокойно. Ранкюн спал или казался спящим. Пропели петухи; стало светать, и человек, который спал в комнате с нашими комедиантами, зажег огонь и начал одеваться. Пришла очередь обуваться; служанка подала ему старые сапоги Ранкюна, которые он резко отшвырнул; его уверяли, что это его сапоги; он пришел в бешенство и поднял дьявольский шум. Хозяин поднялся в комнату и клялся словом кабатчика, что других сапог, кроме его, нет не только ни у кого в доме, но даже во всей деревне, — сам кюре никогда не ездит верхом.[234] После этого он хотел рассказать ему о добрых качествах их кюре, о том, как он стал их кюре и когда им его поставили. Болтовня хозяина вывела того из терпения. Ранкюн и Олив, разбуженные шумом, спросили, в чем дело, и Ранкюн, преувеличивая чрезмерно, сказал хозяину, что это весьма скверно.

— Меня беспокоит пара новых сапог не более, чем стоптанные башмаки, — сказал бедный бессапожник Ранкюну; — но у Меня дело большой важности к одному знатному человеку, которого я, как родного отца, не хочу оставить в беде, и если бы я нашел самые дрянные сапоги, чтобы купить, то дал бы за них более, чем с меня бы спросили.

Ранкюн, высунувшись из постели, пожимал время от времени плечами и, не отвечая, переводил глаза с хозяина на служанку, бесполезно искавших сапоги, а потом на несчастного, утратившего их, который, между тем, Проклинал свою жизнь и размышлял, быть может, о чем-нибудь гибельном, когда Ранкюн по беспримерному великодущию, неслыханному в нем, сказал ему громко, зарываюсь в свою постель, как человек, который смертельно хочет спать:

— Чорт возьми! Сударь, не шумите же так из-за ваших сапог, а возьмите мои, но с условием, что вы позволите мне спать, как вы хотели, чтобы я сделал вчера.

Несчастный, который уже не был более им потому, что нашел сапоги, с трудом поверил тому, что слышал; он затянул длиннейшую галиматью глупейших благодарностей и так горячо, что Ранкюн испугался, как бы тот не вздумал обнимать его в постели. Он сердито закричал и учено клялся:

— О, чорт возьми! Сударь, вы также несносны, и когда вы теряете сапоги и когда благодарите за те, какие вам дали! Ради бога, еще раз прощу: возьмите мои, и я ничего не требую от вас, лишь бы вы дали мне спать, а то я возьму назад мои сапоги, и тогда шумите, сколько хотите.

Тот открыл рот, чтобы отвечать, когда Ранкюн закричал:

— О, боже мой! или дайте мне спать или отдайте мои сапоги!

Хозяин дома, которому столь решительная манера разговаривать внушила большое уважение к Ранкюну, вытолкнул из комнаты проезжего, но тот и так бы там не остался: так был благодарен за пару сапог, столь великодушно ему подаренных. Он должен был выйти из комнаты и обуваться на кухне, а Ранкюн заснул теперь спокойнее, чем ночью: его желание спать уже не боролось с желанием украсть сапоги и со страхом быть пойманным. Что касается Олива, который лучше употребил ночь, — он встал рано утром и забавлялся, потягивая вино, так как не имел чем лучше заняться.