Комиссия

О.: Нет. Но, придя в свою контору в тот день, когда Сартр прибыл в страну, я встретил товарища по работе Симху Бурштейна, который с обычной своей таинственной усмешкой, сопоставив очевидные факты и тайные знамения, доказал и в этот раз — как случалось ему это делать неоднократно в прошлом, — что все озарения, все прозрения, все откровения грядущих мудрецов и философов всех народов уже сформулированы тысячелетия назад в Торе и книгах пророков, в Талмуде и мидрашах. «Теория Сартра, — сказал он, — и весь экзистенциализм в целом лишь путано и сбивчиво повторяют известное изречение: „Разделились мудрецы дома Шамая и дома Гилеля: эти говорят: благо человеку, что был создан; а те говорят: лучше было бы ему, если бы не был создан. И сошлись в конце и порешили: лучше было бы человеку, если бы не был создан, но, будучи создан, отвечает он за каждый свой поступок“. Вот тебе этот человек, брошенный в бездну трансцендентального бытия, не уверенный в истинности собственного существования и, несмотря на это, свободный в своем выборе и ответственный за него. И так далее…»

Слова Симхи Бурштейна распалили мое воображение. Всю жизнь обожал я самые невероятные сочетания и немыслимые комбинации, вот и теперь представил я себе Сартра, сидящего в собрании мудрецов израильских и аргументирующего с великой убежденностью интеллектуала позицию школы Шамая — лучше было бы человеку, если бы не был создан. Лучше было бы ему, поскольку он — единственный, кто не включен в какое-либо бытие, и сам по себе не более чем отрицание бытия, решительное ничто, ничто, не обладающее ничем, кроме страха и ужаса, однако способное уловить взгляд, направленный на него из глубин этого отрицания. «Он смотрит на меня, — говорит Сартр, — и я воспринимаю себя как объект наблюдения, ограниченный в своем существовании его взглядом».

Я повторяю про себя слова оратора и весьма дивлюсь: кто он, этот наблюдатель, направивший свой взор на Сартра и определяющий его существование? Я обвожу собравшихся взглядом и не нахожу никого, кроме Симоны де Бовуар. Впрочем, даже Симона де Бовуар не смотрит на Сартра. Более того, глаза ее прикрыты. Я вспоминаю, что Симона де Бовуар в своей книге «Мандарины» рассказывает — с некоторыми недомолвками, — как Сартр, который в те времена активно симпатизировал коммунистам, отказался публиковать ставшие ему известными факты о концлагерях в Советском Союзе. И в ту минуту, когда я вспомнил рассказ Симоны де Бовуар, мне стало ясно, кто этот наблюдатель, ограничивающий Сартра в его существовании. Это Иван Денисович Шухов, герой повести русского писателя Солженицына. «Один день Ивана Денисовича» называется повесть.

День этот был наполнен событиями. Иван Денисович, безо всякой вины помещенный в концлагерь, этим своим днем остался доволен. Иван Денисович превращает в ничто целый ряд реальностей, испытывает ряд опасений и даже принимает несколько решений, хотя наличие свободы выбора в данном лагере, да и в целом мире вообще должно представляться ему сомнительным. Он отходит ко сну умиротворенный — несколько раз в течение этого дня ему улыбнулось счастье: его не посадили в карцер, его бригаду отправили на работу не в самое гиблое место, он получил добавку к своей порции пищи, бригадир подсчитал выработку по справедливости, он споро сложил кирпичную стену (и даже испытал удовольствие от работы), ему удалось пронести на территорию лагеря, в зону, кусочек железа, и ему перепало кое-что от посылки Цезаря. Он раздобыл курево, он не заболел. Он прошел через все. Безоблачный, почти счастливый день.

Иван Денисович, который отродясь не сиживал ни в каких собраниях мудрецов, и есть тот наблюдатель, который, согласно теории Сартра, своим взглядом определяет существование создателя теории. И в известной степени эту теорию отрицает. И благо ему, Сартру, что Иван Денисович был создан.

Я благословляю в своем сердце Ивана Денисовича и русского писателя Солженицына. Думая о Солженицыне, я начинаю испытывать направленный на меня взгляд. Взгляд Ш. Г.? Жаль, что нет времени оценить этот взгляд и сравнить его с другими. Пока я беседовал с Симхой Бурштейном и размышлял о Сартре и Солженицыне, на моем рабочем столе скопились деловые бумаги и целые папки, незамедлительно требующие моего внимания.