Комментарии к «Государю» Макиавелли

В XVII веке ситуация несколько изменилась, если вспомнить приток в столицу провинциального дворянства (хотя бы талантливейший Афанасий Ордин-Нащекин при Алексее Тишайшем), подъем Лопухиных и Нарышкиных. Впрочем, все это касалось только дворянства, разве что вспомнить фантастический взлет Строгановых. При Петре I путь наверх для талантливых и удачливых был гораздо проще, однако затем положение изменилось в худшую сторону. Сделать карьеру в церкви было намного легче (здесь нельзя не привести в пример родившегося в крестьянской семье патриарха Никона).

Новые государства разделяются на те, где подданные привыкли повиноваться государям, и те, где они искони жили свободно; государства приобретаются либо своим, либо чужим оружием; либо милостью судьбы, либо доблестью.

В переводе Марка Юсима данный отрывок выглядит следующим образом: «Эти новообретенные территории (questi dominii) либо уже приучены подчиняться единоличному правителю, либо до этого пользовались свободой; присоединяют же их либо силой собственного оружия, либо с чужой помощью, либо волею судьбы, либо благодаря своей доблести».

Фактически здесь мы имеем, в соответствии с рецептами античных риторов, что-то вроде предварительного и схематического плана ближайших последующих частей «Государя». Достоверно известно, между тем, что труд Цицерона «Об ораторе» в семье Макиавелли имелся[134]. В этом отношении уже было замечено, что структура «Государя» и особенности изложения материала соответствуют правилам римской риторики[135]. Судя по «Государю», Макиавелли был хорошо знаком с De officiis Цицерона и использовал тезисы этого труда прямо или иронично. Эта ирония недоступна современным читателям, однако была очевидна современникам флорентийца[136].

Здесь также необходимо обратить внимание на два термина, которые в дальнейшем будут занимать важное место в изложении событий и максимах Макиавелли: fortuna (милость судьбы) и virtù (доблесть). В обоих случаях речь пойдет о факторах, которые, на взгляд автора «Государя», в огромной степени влияют на деятельность и жизнь правителей. Перевод первого термина на русский язык как милость судьбы, конечно, относительно адекватен, хотя, возможно, традиционное фортуна ничуть не хуже, а то и лучше[137]. Верно, на мой взгляд, замечание, что фортуна в «Государе» предоставляет правителю возможность для осуществления своего virtù[138]. Во всяком случае, уже с самого начала следует подчеркнуть, что речь идет о принципиальных для Макиавелли терминах, которые будут встречаться далее в большинстве глав книги. Очень интересно, кстати говоря, сопоставление между фортуной у Макиавелли и у Монтеня[139].

Различные трактовки термина фортуна в «Государе» лучше всего, наверное, рассматривать в каждом отдельном случае. Впрочем, основываясь на частоте употребления этого понятия, можно прийти к выводу, что фортуна у Макиавелли означает главным образом неопределенность и зависимость состояния дел индивидуума от внешних факторов[140].

Анализ термина virtù у Макиавелли породил целую литературу.[141] Один из авторов утверждал, что автор «Государя» «сконцентрировал все свои реальные и высшие ценности в том, что он называл virtù»[142]. На русский язык это понятие при переводе работ флорентийца обычно трактуется как доблесть или добродетель. Однако есть точка зрения, согласно которой это понятие невозможно точно перевести на современный английский язык[143]. Полагаю, что это замечание относится и к русскому, поскольку термин практически непереводим из-за его полисемантичности. Поэтому в дальнейшем в комментариях будет использоваться только итальянский термин без перевода.

Тем не менее, исследователи уже обращали внимание, что, несмотря на многозначность употребления термина virtù у Макиавелли, есть определенное единство в использовании этого термина. Все носители virtù у флорентийца (а их в «Государе и «Рассуждениях» насчитывается ровным счетом 53) – люди действия, полководцы, триумфаторы в политике[144]. Вообще политическое и военное virtù имели наибольшее значение в работах Макиавелли[145]. У этой точки зрения, правда, есть противники, утверждающие, что концепция virtù является не военной, но прежде всего политической и гражданской[146]. Кстати говоря, итальянские гуманисты по-своему интерпретировали «Никомахову этику» Аристотеля, видя в ней мотивацию для военной деятельности. Существует мнение, что именно эта интерпретация подтолкнула Макиавелли к тому, чтобы признать положение, когда необходимость является основой для законного военного virtù[147].