Коммерсанты

— Как так? — усмехнулся Рафинад.

— Дочь вышла замуж за еврейского мальчика, — ответила мать.

— Ну? — удивился Рафинад. — Эта… лупоглазая, как ее звали? — И подумал: когда же это она успела выйти замуж? Ведь и месяца нет, как они вдвоем сваливали к Феликсу на дачу.

— Здрасьте. Она год как замужем. Все оформляли документы, ведь бедному мальчику приходилось вывозить все графское семейство, шесть человек. Они решили, что если им и удалось пережить тоталитарный строй, то демократический в этой стране им уже не вытянуть.

— Год как замужем?! — воскликнул Рафинад и повеселел. — Ну и ну! Хороша лупоглазая. А притворялась девицей.

— Ты успел с ней переспать? — усмехнулся отец.

— Наум! — покачала головой мать. — Эта твоя херсонская прямолинейность.

— Он — босяк, — отмахнулся отец.

— Но, папа… ты всегда требуешь от меня невозможного. — Рафинад уловил в голосе отца теплые, одобрительные нотки.

— Я догадываюсь по твоему тону, — ответил стоматолог. — Признайся, у тебя были с ней шуры-муры?

— Скорее — трали-вали, — не выдержал Рафинад, чувствуя на спине жжение уже забытых царапин. Необходимо заметить, к чести Рафинада, он не любил распространяться о своих интимных делах даже в кругу друзей, не то что с родителями.

— То-то девочка все интересовалась — придешь ли ты на их прощальный обед, — вздохнула мать. — Не знаю, Рафик, когда ты образумишься, когда ты станешь человеком? Тебе двадцать семь лет. А ты все…

— Босяк, — буркнул отец.

Галина Пястная торкнула локтем мужа:

— Хватит! Одно и то же… Это твой сын. И он гибнет. Чем он занимается, что он делает до глубокой ночи? Раньше я знала: мальчик работает на заводе, получает зарплату, знала круг его приятелей. А теперь? Два месяца, как он уволился с завода. Нигде не работает. Приходит домой только спать…

— И есть, — вставил отец.

— Он твой сын, он имеет право получать от отца тарелку супа! — осадила мать.

Стоматолог развел руками, но смолчал.

— Лучше бы ты поинтересовался, где он ходит до глубокой ночи. В такие дни! Когда обнаружили бомбы в Летнем саду.

— Здрасьте! — не выдержал отец. — Их давно обезвредили.

— Одну — да, а вторую? Весь Летний сад перекопали, я ходила, смотрела.

— Вторая была зажигательная и сгорела на глубине, — терпеливо пояснил отец. — Ты не читаешь газет.

— А что же они там копошатся? Все статуи сняли. Как во время войны… И в такое время тебя не интересует, чем занимается твой сын!

— Из него же слова не вытянешь, — разозлился отец. — Чем ты занимаешься целыми днями? Уходишь утром, а то и приходишь утром. Какие-то звонки, клички. Черный. Дятел. Лиса. Баксы. С кем ты разговариваешь по телефону? Это люди или звери?

Рафинад криво улыбался.

— Баксы, так называют доллары. Любой ребенок знает, — презрительно пояснила мать.

— А я вот не знаю! — вскипел отец. — В какую тюрьму носить тебе передачу?!

— Ну, знаешь, Наум! — Мать подняла свою маленькую голову. — Ты еще накличешь! Тюрьма!.. А что сам делаешь? То смотришь в телевизор, то смотришь в чужие слюнявые рты. Когда тебе было воспитывать сына?!

— Если бы я не смотрел в чужие рты, тебе нечего было бы есть с твоей вокальной пенсией, — язвительно произнес отец.

— Нечего меня упрекать. — В тоне матери слышались слезы. — Целыми днями кручусь, бегаю по пустым магазинам…

— И приносишь колбасу за два двадцать, — продолжал отец. — Колбасу, которую я уже видеть не могу.

— Скажи спасибо и за это, — прервала мать. — Люди вообще не могут отоварить талоны, бегают по городу как сумасшедшие…

Рафинад подался спиной в коридор и прикрыл дверь. «Когда-нибудь я подожгу эту квартиру», — подумал он, мечтая скорей оказаться на своей тахте и зарыть голову в подушки.

— Тебе звонил какой-то Чингиз-хан! — донесся вслед голос матери. — Записка на столе…

Голубь сердито кряхтел и мурлыкал, точно старый кот, и стучал когтями о жесть подоконника. Мать привадила голубей, подкидывая им корки и крупу. Голуби привыкли и загодя слетались поутру, требуя прокорм.

Это нахальное бормотание и разбудило Рафинада. Он встал и приблизил лицо к стеклу окна, удостовериться, что сегодня, как и всю последнюю неделю, его ждет теплый, сухой денек.

Голубь, точно паралитик, подернул белой головой и замер, скруглив коричневый глаз, в надежде увидеть свою кормилицу, но узрел заспанную физиономию Рафинада, личности малоприятной для их голубиного рода. Рафинад не раз пытался поймать голубя в момент трапезы. Однажды ему удалось-таки сцапать молоденькую голубицу. Он поднес ее дрожащий от страха клювик к губам, потискал сухие сизые бока с прижатыми крыльями, что-то прошептал и швырнул голубицу вверх, в ясное небо. Голубица от страха ударилась о шишку изолятора и упала на перекладину столба. У Рафинада перехватило дыхание. Он бросился в глубину квартиры за шваброй, в надежде дотянуться до голубицы, а вернувшись, увидел, что птицы на перекладине нет.

— Улетела голубка, — старался уверить себя Рафинад, боясь опустить взор на землю, к основанию столба.