Коммод

– В таком случае я попрошу нашего уважаемого Ауфидия считать мошенников честными людьми, а проходимцев – преступниками, пытающимися нажиться на триумфе самого великого из цезарей, добившегося победы исключительно силой убеждения и своего присутствия на границе.

Он задумался, потом, обращаясь к самому себе, добавил:

– Это хорошая мысль. Нужно будет поделиться ею с Тертуллом…

– С каким Тертуллом? – воскликнула Анния Луцилла и подалась вперед: – С этим негодником, посмевшим публично оскорбить царственную особу?!

– Ага, – кивнул Публий. – С нашим юмористом, а ныне приближенным ко двору писакой.

– Когда же он успел?.. – изумилась Анния. – Ну прощелыга, ну стихоплет, ну любитель запускать руки куда не просят. Ауфидий, что я слышу? Когда наш дерзкий мимограф успел произвести впечатление на моего брата?

– Это случилось восемь лет назад, когда стихоплета сослали в Африку.

– Я просто поражаюсь Коммоду! – воскликнула Анния. – Он ухитряется подбирать на улице всякую падаль. Надо же, Тертулл!.. Что и говорить, достойный летописец нового царствования! Я ведь просила, чтобы ты постарался убрать его из города. Я не вынесу, если он вновь начнет тискать свои грязные комедии и пошучивать со сцены.

– Госпожа, – покорно наклонил голову Ауфидий Викторин, исключительно представительный старик, на лице которого победно алел полученный им в сражении с парфянами шрам. – В этом я не властен.

Он развел руками.

Анния вопросительно глянула на Витразина. Тот повторил жест префекта и добавил:

– Я тоже. Детские впечатления самые крепкие. К тому же приказ ясен и недвусмыслен: Тертулла – во дворцовые писаки. Могу утешить вас, прекрасная Анния, он там долго не засидится. Помнится, он имел наглость проехаться и по моему отцу. Я не стыжусь повторять эти строки: «Витразин, сколько денежек выманил ты у богатых вдовиц? Столько же, сколько бесчестно срезал голов». Я стыжусь, что человек, написавший такое дерьмо, до сих пор носит голову на плечах. Но не будем спешить и вернемся к нашим баранам. Итак, я повторяю, меня вполне устроит шестьдесят процентов, тридцать пять – проходимцам и пять – Ауфидию на содержание фаустинок. Я соглашаюсь на такой грабительский процент только потому, что наши литературные вкусы оказались весьма схожи. Надеюсь, в остальном мы тоже найдем общий язык.

Анния Луцилла очаровательно улыбнулась, встала, приблизилась к Публию, провела сложенным веером по волосам молодого человека:

– Не знаю как насчет остального, но что-то подсказывает мне, что в организации торжественного шествия, которым мой братец решил осчастливить Рим, мы сойдемся на пополам.

– Согласен. Как будем делить Фламиниеву дорогу? В длину или по обочинам?

– Тебе – правую сторону, – улыбнулась Анния, – а мне, слабой женщине, – левую.

Скоро гости начали прощаться. Когда Публий, пропустивший вперед старика Ауфидия, был у выхода из таблиния, Анния Луцилла окликнула его:

– Публий, надеюсь видеть тебя в своем доме.

– Благодарю, царственная Анния.

– Можешь навестить меня в любой час.

– У меня много дел, так что вечер, ближе к ночи, меня вполне бы устроил.

– Меня тоже, – многозначительно ответила бывшая императрица.

Глава 2

Новый дворцовый летописец дрожащей от счастья рукой засвидетельствовал всенародное ликование по случаю возвращения молодого цезаря, желанного наследника, сына божественного Марка, из северного похода.

Вот краткие отрывки из официального описания подвигов, совершенных молодым цезарем на дальней границе, и выдержки из отчета о триумфальном возвращении в Рим после славной победы над многочисленными германскими племенами к северу от Данувия:

«…После официального объявления об отбытии величайшее волнение охватило военный лагерь; все хотели вернуться вместе с ним, чтобы избавиться от пребывания во вражеской стране и вкусить роскошную жизнь в Риме. Доблестный воин и государь обратился к воинам с трогательной речью и объявил, что негоже изменять воинскому долгу и оставлять без защиты такую опасную границу. Каждый из нас, заявил цезарь, обязан оставаться там, куда его привела судьба и воля императора. Он верит, что каждый воин с честью исполнит свой долг перед родиной, будет держать в страхе бесчисленные вражеские орды, которые спят и видят, как бы нарушить спокойствие мирных граждан и нанести ущерб римскому народу».