Коммод

Следующую партию осужденных принудили вступить в сражение с озверевшими от голода львами и спустя некоторое время со взбешенным носорогом, выскочившим на арену амфитеатра из подземной темницы. Загодя Публий Витразин постарался убедить злодеев проявить мужество и героизм во славу молодого цезаря, сената и народа Рима. Он также пообещал выжившим возможность прощения. Для того чтобы научить приговоренных проявить эти качества, но, главное, научить умирать красиво, Витразин по совету Тертулла пригласил хозяина театральной труппы Виталиса, научившего осужденных вскрикивать «Эхойе! Эхойе!», а погибая, принимать красивые позы. Виталис сразу предупредил самодеятельных артистов, чтобы они ни в коем случае не бегали с выпущенными внутренностями по арене, искалеченными не ползали по песку, не прижимали к груди оторванные руки и ноги и тем более не смели умолять зрителей о снисхождении. Этой группе было роздано оружие. На вопрос Тертулла, зачем женщинам оружие, грек объяснил, что женщин в этой группе только три, все отравительницы, а мужики как на подбор из банды, орудовавшей в горах Самния, с мечами обращаться умеют, так что зрелище обещает быть прелюбопытным.

Далее (см. программку) был сожжен заживо известный вор. Его приодели, нарядили Геркулесом. Виталис опять же заставил его выучить текст и отрепетировал позы, сопутствовавшие знаменитому самосожжению великого героя и покровителя ныне царствующей династии. Зрелище получилось душераздирающим и несколько двусмысленным, однако Публий проявил себя прекрасным организатором и тут же сбил уныние и возможность всяких сопоставлений потешной сценкой, изображавшей любовные ласки Пасифаи, жены критского царя Миноса, которую Венера, по преданию, наказала постыдной и неуемной страстью к быку.

Бык оказался выше всяких похвал. Местная Пасифая, привязанная к деревянному ложу, кричала так, что слышно было в верхних рядах.

Перед перерывом состоялось выступление шутов и мимов, и, наконец, после перерыва под торжественные звуки туб и корницинов на арену строем вышли гладиаторы – все празднично одетые, в пурпурных, расшитых золотым шитьем солдатских накидках, наброшенных поверх превосходного облачения. Каждый в изумительной работы шлемах, изображавших какое-либо животное, птицу или рыбу. Покачивались прикрепленные к шлемам пышные страусиные и павлиньи перья, ярко блистало на солнце вооружение, которое несли вслед за бойцами рабы. Обойдя арену, гладиаторы выстроились перед императорскими трибунами, где в главной ложе сидел Коммод, обернутый в пурпурную тогу, а в ложе императрицы – Анния Луцилла, за которой указом Марка Аврелия после смерти Луция Вера, его соправителя и мужа Аннии, были оставлены все высшие почести, полагавшиеся жене императора.

Здесь гладиаторы хором выкрикнули приветствие божественному Луцию и по знаку императора, разрешившего начать бои, покинули арену.

Гладиаторские сражения заняли два дня, так что только спустя неделю, ближе к вечеру, император ознакомился с отчетом, представленным Тертуллом, и приказал доставить стихотворца к нему.

Тертулла провели в просторный зал, где вдоль стен на мраморных подставках были выставлены бюсты прежних императоров. Пол был покрыт красивой мозаикой, изображавшей Мария, побеждающего толпы тевтонов и кимвров. Цезарь жестом пригласил поэта сесть. Тертулл опустился в кресло, установленное в изножии лежанки, на которой, подперев голову рукой и откинувшись к боковой спинке, полулежал Коммод. Он заглянул в свиток, предназначенный для публикации в «Городских ведомостях», и заявил:

– Что тут скажешь? Врешь складно. Хотелось бы только поменьше вранья и дешевых насмешек, которые ты, Тертулл, неуместно позволяешь себе. Я понимаю, ты сатирик, юморист, не можешь без кукиша в кармане, но все-таки надо знать меру.

– Господин! – воскликнул вмиг перепугавшийся поэт. – У меня и в мыслях не было…

– Верю, – охотно согласился Коммод, – потому и прощаю. Ведь стихосложение – занятие, приравненное к божественным. Я знаю, ты не волен над собой, когда, пропитавшись вдохновением, водишь пером по бумаге. Твоей рукой водит Аполлон. Вот пусть только он и водит. Не подпускай к своему рабочему месту таких дерзких и самонадеянных богов, как пройдоха Меркурий, весельчак Пан или вечно пьяный толстяк Силен.

– В чем же, государь, я соврал и позволил себе насмешку? Где вы вычитали что-либо подобное?

– Вот, пожалуйста, «совершив путь с моложавой поспешностью». Что за «моложавая» поспешность? Издевательство? Безусловно. Неумением сдерживать порывы отличается юность, а никак не моложавость, присущая начинающим стареть мужчинам. Так и пиши: «с юношеской поспешностью» и не пудри людям мозги.

– Но, государь, выше во фразе уже употреблено слово «юноша». Получается повтор.