Коммод

Рядом с собой в роскошные широченные носилки Коммод посадил Тертулла. Приказал ему взять мешок с золотом и пообещал, что, после того как рабы доберутся до Палатина, лектикарии доставят его прямо на чердак. Лет остался в доме друга. В дороге поэт и император осушили кувшин неразбавленного фалернского, потом затеяли игру. Счет велся сначала на одного, потом на другого, при этом каждый выбрасывал пальцы на руках, чтобы в сумме получалось двадцать одно очко. Тертулл побеждал, и Луций заметно озлобился, начал кричать, что поэт шельмует. Тертулл дерзко возражал, потом попросил разрешения выйти из носилок.

– Зачем? – подозрительно спросил Коммод.

– Отлить, государь. Больше терпения нет.

– Я тоже! – обрадовался правитель Рима.

За компанию к ним пристроился и один из рабов-лектикариев. Император возмутился и пихнул его ногой, после чего, глянув на полную Луну, вставшую над Вечным городом, отказался возвращаться во дворец. Потребовал девственницу. Начальник эскорта, молоденький, маленького роста, с мелким личиком преторианский опцион[38], вконец растерялся, попытался объяснить, что в такой поздний час немыслимо отыскать в Риме невинную девушку.

– Глупости! – возразил император. – Неужели на весь Рим не найдется хотя бы одна нетронутая простушка? Префект города доносил в Виндобону, что в Риме просто ступить нельзя, чтобы не угодить в девственницу. Ты, – он ткнул пальцем в грудь младшему офицеру, – утверждаешь, что Ауфидий лжет? Смотри, сморчок, не ошибись. Если окажется, что врешь ты, тебя ждет…

Он впечатляюще чиркнул большим пальцем по горлу.

Молоденький опцион замер. Тертулл презрительно глянул на этого молодого петушка, втиснутого в гвардию влиятельным родственником в надежде, что тот придется по душе императору и начнет отхватывать кусок за куском от громадного римского пирога. Чирканье пальцем по горлу и прочие неприятности, которые ждали потерявшего дар речи молокососа, вполне заслуженная награда за близость к правителю. Однако надо было что-то решать, иначе ругань могла затянуться надолго, а стихотворец очень устал. Пора наконец приткнуть голову на подушку и поспать. Но прежде избавиться от очень тяжелого, не дававшего покоя мешочка с золотом. Он был нищ, и эти монеты казались нестерпимым испытанием. Стоило только сунуть в мешочек руку… и лишишься головы. Правители, ваши шутки порой бывают так жестоки.

Он взял опциона за плечи, крепко встряхнул его, спросил:

– Ты лично принимал участие в празднестве лишения девственности?

– Да, ты принимал участие в празднестве? – подхватил император. Он с трудом выковырял эту фразу. – Почему я, властитель мира, не могу принять участие в этом мероприятии?

– Подожди, Луций, – прервал его Тертулл и вновь обратился к офицеру: – Что молчишь?

– Так точно, господин, принимал! – отрапортовал тот.

– Где?

Наконец офицер несколько пришел в себя, чуть порозовел, не смог сдержать ухмылку. В дрожащем свете факелов, которые держали чутко прислушивающиеся к разговору рабы, он наконец осознал, что от него требуется.

– Ну, в разных местах… – неопределенно ответил центурион. – В Тибуре, Пренесте.

– Думай, что говоришь! – воскликнул Коммод. – Неужели ты полагаешь, что я настолько пьян, что не соображаю, где Тибур и где Пренест? Мы туда до утра не доберемся. Где здесь, в Риме, я могу овладеть девственницей?

– У матушки Стации-Врежь кулаком, – подал голос один из факелоносцев. – В «Пути к радости».

Император повернулся к длинноногому крепкому рабу и с интересом спросил:

– А вино там есть?

– Там, господин, все есть – и вино, и девственницы, и опытные шлюхи. И блондинки, и брюнетки, и сириянки, и танцовщицы, фессалийские и гадитанийские, и флейтистки, и кифариды.

– Но, государь, – попытался возразить опцион, – это самое паршивое и опасное место в Риме. Там шляется самое отребье.

– И что? – вполне осмысленно спросил Коммод. – Ты полагаешь, что мы с Тертулльчиком не сможем постоять за себя? Да еще в придачу с Вирдумарием?

– Но, государь, что скажут в сенате?

Коммод мгновенно рассвирепел:

– Ах ты, сенатский прихвостень! Учить меня вздумал? Плевать мне, что скажут в этом гадюшнике! Ступай прочь и чтобы больше не попадался мне на глаза! Тоже мне, опцион нашелся. Вон из преторианцев, сенатский ублюдок!

– Господин, – подал голос тот же раб, – офицер прав, там нельзя появляться в императорских носилках. Матушка Стация сразу закроет заведение. Что случись – ей потом не откупиться.

– Во, и этот стихами заговорил, – удивился Коммод, – так за чем же дело стало? А опционы там появляются?

– Еще как появляются! – ухмыльнулся раб. – Буквально не вылезают из номеров.

– Вот и хорошо.

Император сорвал с застывшего столбом офицера плащ, накинул на свои плечи, покрытые простенько расшитой тогой, и махнул рукой Тертуллу:

– Айда, стихоплет, – потом обратился к рабу: – Знаешь, где находится эта… как ее?

– Стация-Врежь кулаком, – подсказал раб. – Могу провести. С факелом. Скажете, что наняли меня освещать дорогу. Луна сейчас зайдет, по Риму без факела будет не пройти.